Полное собрание повестей и рассказов о любви в одном томе. Иван Бунин

женщинам, подобным ей, не говорить лишнего.

      Когда она принесла и, высоко подняв, поставила на стол самовар, купец пролез за стол на диван, не спуская косых глаз с ее грудей. Она вбок блеснула смуглыми белками и с равнодушным видом, не спеша, отошла, стала, как бы греясь, к холодной печке. Купец сдвинул рукав полушубка с круглившейся из него дымчатой густой шерстью и взял нож в левую руку, а вилку в правую. Любка это заметила. «Левша, – подумала она, – распутный небось». Но опять грубо забрехал пойнтер, глядя в прихожую, и она опять тревожно прислушалась.

      – На кого это он все? – спросил купец, выпив и раздувая ноздри. – Как отзывается! – сказал он, послушав. – Как орган.

      – Да все небось этот пьяница шатается, муж скотницы нашей, – ответила она и, подумав, насмешливо улыбнулась. – Тут такая потеха идет, не приведи бог.

      Купец, отрезая кусочек солонины и намазывая его горчицей, равнодушно удивился:

      – Да что ты!

      – Ей-богу, – сказала Любка. – Закружилась тут с одним, да и другим не отказывает. Ну он и ходит. Грех судить, а только дойдет у них дело до беды.

      – Что ж, еще дружка себе нашла?

      – Да ай их мало! – сказала Любка, думая не о скотнице, а о себе и о своем любовнике, портном из Шатилова, бешено ревновавшем и все грозившем убить ее.

      Говоря, она косилась на окно возле дверей в гостиную. Во всех окнах зелено и остро искрились обледеневшие нижние стекла. В это окно, незамерзшее, видны были редкие звезды на синем небе, зелень палисадника и застреха в снегу. Купец ел, что-то обдумывая. Любка слабо зевнула и опять заговорила:

      – А, должно, здоровый мороз будет. Куда вдаль так-то поехать, замерзнешь.

      – Очень просто, – сказал купец и посмотрел на пойнтера, положившего морду на лапы. – А собака эта же чья?

      – Да барина нашего молодого, Николая Кузьмича, – сказала Любка. – Надоела до крайности. На дворе никак не может жить, нежна очень. Голая вся. Два раза в неделю купаю, пропасти на нее нету. Он у нас чудак какой-то.

      – Да и дурак, верно, хороший, – вставил купец.

      – Дурак, нет ли, не мое бабье дело судить, – сказала Любка, думая, что такой скромный ответ понравится купцу. – Только, правда, никуда не гожается и дома не живет, а об собаке в каждом письме пишет, беспокоится.

      – А ты уж давно здесь проживаешь?

      – Давно. Седьмой год, никак.

      – И довольна, значит?

      – Да чего ж мне? Сама себе голова. Они, господа-то, почесть и не живут тут.

      – Муж-то в солдатах?

      – В солдатах.

      – И на войну не попал?

      Любка засмеялась, держа руки за спиною, как бы грея их.

      – Они, такие-то, счастливые, черти, – сказала она, смеясь.

      – И отслужится небось скоро?

      – То-то и беда, что скоро. Все писал, грозил: сопьюсь. А мне какая забота? Сам же будешь под забором лежать, – сказала Любка то, что часто говорила портному. – И опять же ревнив, надоел своей любовью до смерти… Все, бывало, грозит – убью, а скажи ласковое