Окруженные тьмой. Алексей Винокуров

стал лихорадочно натягивать футболку и штаны. Спохватился, встал с одной ногой в штанине, спросил сам себя: вот мне интересно, чего она не спит?

      – Я сплю, Петрович… – пробормотала девушка, закрывая глаза.

      И очень хорошо. И пусть спит. А на Петровича внимания обращать не надо. Он, Петрович, никому не опасен. Он не кусается, если что. Он тут рядом посидит тихонечко. Короче, войны не хотим, но к отпору готовы.

      И Петрович, как и обещал, тихонечко сел рядом на стул, только футболку опять натянул. И даже, чтобы Женевьев поскорее уснула, запел ей негромко: «баю-баюшки-баю, уйю-ю-ю-ю-ю-ю!» Но Женевьев спать уже не хотела. Она хотела поговорить о жизни. И первым делом спросила, где Саша.

      – Саша? – с горечью переспросил Петрович. – Значит, более интересных вопросов у нас нет? Нужно было чухать сюда из Парижа, чтобы про Сашу спросить?

      – Нужно, – отвечала Женевьев. – Где он?

      – Бегать пошел, – объявил Петрович с величайшим презрением. – Трусцой.

      Тут надо заметить, что Саша не бегал уже очень давно. Почему он решил снова побежать именно сегодня, нам трудно сказать. Может быть, причиной тому стало появление в квартире молодой симпатичной женщины, может быть, его неприятно удивила хорошая физическая форма Валеры, а может быть, имели место какие-то другие, не менее серьезные соображения. Так или иначе, придя с работы, он переоделся и действительно отправился на пробежку.

      Женевьев понимающе кивнула и спросила, почему, в таком случае, не бегает Петрович. Все бегают, а он нет. Петрович, разумеется, удивился. Ну, во-первых, куда бежать, все уже тут – выпивка, закуска. А во-вторых, от бега этого проклятого только вред для организма.

      – Одних калорий сколько тратится, – объяснял Петрович, положив одну худую ногу на другую. – Не говоря уже о жирах. Вдобавок, амортизация большая… Износ, то есть, нижних конечностей. Ноги-то не казенные, от бега короче становятся. Будешь потом ходить на коротеньких ножках – кому это нужно!?

      Женевьев молчала и смотрела на тестя как-то странно. Тот понял ее взгляд по-своему. Заторопился. Я, сказал, интернационалист, интересуюсь жизнью народностей. В связи с этим хотел спросить: как у вас там во Франции обстоят дела с сексуальной революцией?

      Мадемуазель Байо сообщила, что эта революция, как, впрочем, и все другие во Франции, уже давно произошла. Тесть очень обрадовался, придвинулся на своем стуле поближе, стал гладить Женевьев по руке. Не так уж сильно, кстати, гладил, деликатно, нежно почти. Но она все-таки подняла бровь, руку его отвела, спросила даже: зачем вы меня гладите, Петрович? Тот растерялся: как зачем, как будто сама не понимаешь? Сексуальная-то революция произошла? Произошла. Ну вот. Он, Петрович, так рассуждает: раз сексуальная революция, значит, всем нужно гладить женщин. Логично?

      – Логично, – усмехнулась Женевьев, – но только если женщины согласны.

      А она что же, не согласна, удивился Петрович. В его доме живет, его хлеб ест. Благодарность-то должна