Рогора. Пламя войны. Роман Злотников

к ее полной груди и уютно покоится на загорелых руках, не позволяя жене резко двигаться – младенец уже устал и хочет спать. Так что жена даже не пытается встать из-за стола, направив свой взор в пол – упрямица, не желает показывать слезы.

      Ее можно понять, у самого сердце из груди рвется. С моим уходом жене и детям придется несладко… Насколько – я и представить не могу. Правы были соседки, не стоило брюхатить Дануту каждый год! Теперь не столько голодных ртов пришлось бы выкармливать. Эх, проклятая война!

      – Кушаете?

      В ответ лишь кивок.

      – Если не хочешь разговаривать, могу и уйти. Заночую на сеновале.

      На этот жена вновь промолчала, но глаза подняла. И столько в них плещется невысказанной боли, что у самого сердце в очередной раз защемило.

      – Данута, ты же знаешь, выбора нет.

      – Знаю…

      Голос заплаканный. Да и у средненьких, что сидят на дальней скамье и ждут своей очереди за столом, глаза какие-то красноватые… И дорожки от слез на щеках еще не просохли.

      Старшие пока работают.

      – Ладно, пойду проверю Вихря да снаряжение подгоню.

      – Приходи.

      На этот раз в голосе Дануты отчетливо слышится просьба.

      Выйдя на крыльцо, я неторопливо подошел к Зибору, разгружающему телегу. Крепкий, чуть долговязый парень, хорошо вытянувшийся за последний год, работает легко и быстро. Вот только и он подозрительно шмыгает носом.

      – Сынок!

      Мальчишка обернулся на голос. Так и есть, плачет. Практически беззвучно, по-мужски.

      – Иди сюда.

      Пацан молча бросается вперед и что есть силы крепко меня сжимает. В ответ так же крепко обнимаю сына, ласково глажу по голове.

      – Сынок, ты же знаешь, завтра ты станешь старшим в семье мужчиной. Так что крепись, тосковать будет некогда, хозяйство на тебе. Бери в поле Войцека, он будет тебе хорошим помощником.

      Мальчишка застенчиво улыбнулся:

      – Как я тебе прошлым летом?

      – Надеюсь, не хуже.

      Какое-то время, обнявшись, мы просто молчим. Да и зачем слова, если каждому из нас и без того понятны чувства другого? Наконец с трудом прочистив горло, чтобы голос не дрожал, подталкиваю сына к двери:

      – Иди, средние небось уже поели. Я сам распрягу кобылу.

      Зибор вновь молча кивнул.

      Раздав часть травы скотине, оставшуюся вываливаю перед воротами, пусть сушится – завтра к вечеру станет уже душистым сеном. Завтра к вечеру… Я буду далеко от дома.

      Но гневаться на судьбу нечего, по крайней мере, я ухожу из семьи в числе последних. А те, кого призвали в начале лета, – кто знает, живы ли они? Плохо так думать и утешение так себе, но все же… все же времени у меня было больше прочих.

      А Здислав прав, воют во всех концах села… Даже во время прошлого набора бабы так не рыдали, как сегодня. Или мне просто кажется?

      Крепко, до боли стиснув зубы, вожу точильным камнем по и так острой кромке сабли. Но это действие успокаивает,