Первый, второй. Артур Доля

она, надеясь на чудо. «Они уже приобщены к делу как вещественные доказательства!» – чуть ли не завывает преступник. Мания преследования усиливается. В одном человеке… потом в другом… в третьем… в каждом живом существе начинают мерещиться богини мщения, Эриннии. Сначала они молча преследуют старика, и тот, пусть с трудом, но как-то мирится с их существованием. Но затем Эриннии обретают голос, и каждое их слово, как жалящая оса. Через день мы находим его с воспаленными глазами, едва живого, у костра посредине городской свалки, в кругу бомжей. Старик заговаривается, вызывая злые насмешки и хохот собравшихся, но не обижается, понимая, что это никакие не люди, а дочери Зевса Хтония и Персефоны, принявшие облик бомжей.

      Первая Эринния. Нас много здесь, но речь не будет долгою.

      Вторая Эринния. Мы задаем вопросы, отвечаешь – ты.

      Третья Эринния. Вопрос наш первый. Правда ль, что жену убил?

      – Да, правда. Я убил. Не отпираюсь, нет.

      Четвертая Эринния. Теперь сказать ты должен, как убил ее.

      – Скажу. Своей рукою, топором в висок.

      Пятая Эринния. Кто так велел, кто дал тебе совет такой?

      – Божественный провидец, он свидетель мой.

      Шестая Эринния. Так, значит, Бог тебе сказал жену убить?

      – Да. И доселе не браню судьбу свою.

      Седьмая Эринния. Заговоришь иначе, приговор узнав.

      – Что приговор ваш? Только после тысяч мук.

      И после тысяч пыток плен мой кончится.

      Бомжам надоедает полоумный старик, они избивают его, обшаривают карманы – ни ювелирных украшений, ни детского пистолета; сто рублей медью весь улов, – и оттаскивают в сторону, оставляя подыхать. Через минуту про него уже все забыли.

      Бесконечная свалка. Одной поломанной вещью на ней прибавилось. Но покуда бегут титры, слабые стоны разносятся над помойкой.

      Я замолчал, упершись взглядом в Матвея. Оставалось выслушать чужое мнение. Ну что ж, послушаем! Наверное, так ведут себя маленькие свободолюбивые республики, всем своим видом демонстрирующие независимость.

      Раевский потянулся за сигаретой:

      – Будешь?

      Мне показалось, он уходит от ответа:

      – Что скажет профессионал?

      Режиссер закурил, сделал пару глубоких затяжек, положил сигарету в ложбинку хрустальной пепельницы. Гад, не томи!

      – Ты гений.

      Откидываюсь на спинку стула. Все встало на свои места.

      Много ли человеку надо? Словно навьюченный ослик он идет за морковкой, сносит понукания и побои, терпит тяготы в пути – приобретает жизненный опыт. Жизненный опыт подсказывает: лучше бездумно ступать, чем тупо считать шаги, на какой-нибудь цифре с тремя, четырьмя, пятью нулями ослик запросто может сойти с ума. Сколько раздирающих душу и-а! доносится с разных сторон? И-а! – пугает жизненный опыт, кричит прямо в ухо: И-а!

      Но если отслеживать шаг – не повторять его, не считать,