Кикимора и ее ёкай. Анна Зимина

стоек цветет, глаз радует. Огород посажен, сад есть. И яблочки молодильные наливные, и бузина от головной боли, и сливы от запора – у хорошей хозяйки все ладно и складно, все рядком растет, и урожай всегда отличный, качественный.

      Из местного народа мелкая нечисть заглядывает порой. Кто покрупней, там, лешаки, водяные, раза два в год на попойку приходят, на день рождения и на Новый год. Ну, Ягуша еще, может, зайдет на огонек, поболтать по-дружески. А в остальное время тишина и благодать. Выйдет вечерком кикимора на крылечко, нальет себе в кружку брусничной водицы и сидит так до заката. Глядит, как солнце в болоте тонет. Хорошо ей, спокойно.

      Так и жила бы себе кикимора тихонько. Жарила бы поганки с картошкой. Гнала из молодильных яблок самогон. Выращивала бы капусту, бруснику бы собирала, чтоб заквасить потом как полагается. Смотрела бы по вечерам на закаты. Если бы не один случай, который перевернул все с ног на голову.

      ***

      В славной стране Япония все было хорошо. Хороши были цветущие сакуры во время ханами и опадающие листья красных кленов в период момидзи. Хороши были девушки в блестящих кимоно и мужчины в нарядных хаори. Хороши были горные тихие деревушки и сверкающие неоном города. Горы были хороши, и реки тоже, и цвели прекрасные цветы, и хорошо готовили суси суровые повара, и сакэ под суси тоже хорошо шло.

      Все было ну просто замечательно.

      Кроме землетрясений.

      Как говорится, всем работа пожарника хороша, но как пожар – хоть увольняйся. Так и с землетрясениями. Как начнется, так хоть переезжай из хорошей страны Япония в другую, не такую, может, и хорошую, без саке и сакуры, где земля не дрожит под ногами и где на головы не падают потолки.

      Наша история как раз и начинается во время очередного такого землетрясения. Несильного совсем, почти незаметного. Ну, смотря для кого.

      К счастью, в этот раз никто почти не пострадал. У продавца фарфоровой посуды Юкиро Модзури упала и разбилась дорогая сердцу плошка, а Асахиро Куросита стукнулся головой об стол. Несильно. Впрочем, Куросита был человеком-японцем невнимательным и частенько ударялся лбом обо что ни попадя, так что такой вред можно даже считать.

      В мире людей через пять минут после четырех несильных толчков снова все стало как раньше. Но это только в мире людей.

      А вот в мире ёкаев, духов хорошей страны Япония, все было совсем по-другому. Ёкай-то – существо эфемерное. То он что-то бесплотное, как дымок, а то дышит стоит, живее всех живых, хочешь – руку протяни и потрогай. Правда, и он тогда тебя тоже потрогать может, что не всем приятно. И мир его ёкайский такой же – расхлябанный, наложенный сверху на мир живых, как чуток мятая копирка.

      И что-то в этот раз пошло не так. То ли богиня подземного мира Идзанами слишком уж сильно загрустила, то ли магнитные бури начались, то ли все вместе – но каким-то совершенно мистическим образом мир ёкаев сместился. Ненадолго, секунды на две оказался где-то над благовещенскими болотами. А потом снова вернулся на место. Ничего толком даже произойти не успело, и никто ничегошеньки не понял. Ну, мотнуло совсем чуток ёкаев, ну так и людей мотнуло. Что ж тут такого страшного?

      И правда, страшного ничего и не случилось. Только мир ёкаев по ошибке и нашу кикиморку с благовещенских водно-болотных угодий утянул – принял за свою. Ну а что? Нечисть? Нечисть. Значит, забираем. А что кикиморка вовсе не ёкай японский, а наша, исконно-русская, никому и не интересно.

      Была кикиморка – и нету. Только чашка с недопитой брусничной водой на крылечке перевёрнутая лежит и дерево с молодильными яблочками гнется-качается. И на болоте круги разошлись да и сгинули.

      И все.

      Глава 2. Жуткий ёкай Шарик

      Кикимора приложила пальцы к вискам – вдруг сильно-сильно закружилась голова. «Опять с грибами переборщила, – подумала она. – И на старуху бывает проруха».

      Когда головокружение прошло, кикимора открыла глаза и покачнулась.

      – Вырублю делянку с мухоморами к лешей матери, – выдохнула она и потерла глаза. Ничего не поменялось.

      Узенькая асфальтированная улочка, фонарь, висящий где-то над головой, яркая коробка, переливающаяся всеми цветами радуги. А в коробке банки какие-то стоят. А где-то рядом шумит улица, и так очень по-человечески шумит.

      – Мать-заступница Мокошь, Ярило-отец мой, – всхлипнула кикимора и села прямо на ягодицы. Ноги не держали.

      Людей кикимора не прям чтоб не любила, но пересекаться лишний раз не хотела. А вот города прямо-таки терпеть не могла. Не по нутру кикиморе болотной город. Вот болота родные, леса там всякие – это другое дело. А тут что? Город? Да, точно, город. Фу. Гадость.

      – Ав-ав, – сказал кто-то совсем рядом, и кикимора испуганно обернулась.

      Под навесом старого дома сидел грязный мохнатый пес. О том, что это пес, догадаться было сложно – из-за густой шерсти ничего не было видно.

      – Привет, Шарик, – прошептала кикимора, разглядывая собаку повнимательнее. Собака от такого внимания погрузилась под половицу, как растаявшее сливочное масло. В самом прямом смысле погрузилась,