Преступление и наказание. Федор Достоевский

так только в неделю раз, нечаянно, бралась иногда за веник. Она же и разбудила его теперь.

      – Вставай, чего спишь! – закричала она над ним, – десятый час. Я тебе чай принесла; хошь чайку-то? Поди отощал?

      Жилец открыл глаза, вздрогнул и узнал Настасью.

      – Чай-то от хозяйки, что ль? – спросил он, медленно и с болезненным видом приподнимаясь на софе.

      – Како от хозяйки!

      Она поставила перед ним свой собственный надтреснутый чайник, с спитым уже чаем, и положила два желтых кусочка сахару.

      – Вот, Настасья, возьми, пожалуйста, – сказал он, пошарив в кармане (он так и спал одетый) и вытащив горсточку меди, – сходи и купи мне сайку. Да возьми в колбасной хоть колбасы немного, подешевле.

      – Сайку я тебе сею минутою принесу, а не хошь ли вместо колбасы-то щей? Хорошие щи, вчерашние. Еще вчера тебе отставила, да ты пришел поздно. Хорошие щи.

      Когда щи были принесены и он принялся за них, Настасья уселась подле него на софе и стала болтать. Она была из деревенских баб и очень болтливая баба.

      – Прасковья-то Павловна в полицу на тебя хочет жалиться, – сказала она.

      Он крепко поморщился.

      – В полицию? Что ей надо?

      – Денег не платишь и с фатеры не сходишь. Известно, что надо.

      – Э, черта еще этого недоставало, – бормотал он, скрыпя зубами, – нет, это мне теперь… некстати… Дура она, – прибавил он громко. – Я сегодня к ней зайду, поговорю.

      – Дура-то она дура, такая же, как и я, а ты что, умник, лежишь как мешок, ничего от тебя не видать? Прежде, говоришь, детей учить ходил, а теперь пошто ничего не делаешь?

      – Я делаю… – нехотя и сурово проговорил Раскольников.

      – Что делаешь?

      – Работу…

      – Каку работу?

      – Думаю, – серьезно отвечал он, помолчав.

      Настасья так и покатилась со смеху. Она была из смешливых и, когда рассмешат, смеялась неслышно, колыхаясь и трясясь всем телом, до тех пор, что самой тошно уж становилось.

      – Денег-то много, что ль, надумал? – смогла она наконец выговорить.

      – Без сапог нельзя детей учить. Да и наплевать.

      – А ты в колодезь не плюй.

      – За детей медью платят. Что на копейки сделаешь? – продолжал он с неохотой, как бы отвечая собственным мыслям.

      – А тебе бы сразу весь капитал?

      Он странно посмотрел на нее.

      – Да, весь капитал, – твердо отвечал он, помолчав.

      – Ну, ты помаленьку, а то испужаешь; страшно уж очинна. За сайкой-то ходить али нет?

      – Как хочешь.

      – Да, забыла! К тебе ведь письмо вчера без тебя пришло.

      – Письмо! ко мне! от кого?

      – От кого, не знаю. Три копейки почтальону своих отдала. Отдашь, что ли?

      – Так неси же, ради бога, неси! – закричал весь в волнении Раскольников, – господи!

      Через минуту явилось письмо.