Люди черного дракона. Алексей Винокуров

шутках не мог ходя постигнуть, сколько не старался.

      Но тут на всякий случай засмеялся неуверенно и погрозил старосте пальчиком. Дескать, поняли мы вашу шутку, а теперь позвольте дальше пройти, меня гаолян ждет, уже честно проданный охотничьим манзам. Но, видно, дед Андрон шутить не намерен, не улыбается даже. А Иван и того хуже – взял и упал зачем-то на колени.

      Обмер ходя от страха – что-то дальше будет? А дальше и вовсе безумие началось. Дед Андрон, а за ним и все остальные на колени опустились, кланяются ходе, выкрикивают:

      – Прости нас, ходя, прости Христа ради!

      Перепугался ходя, заметался между людьми, руками их поднимать пытается, да куда там, они только сильнее головой о землю бьют. Ходя тогда, чтобы не так страшно было, тоже на землю упал, тоже головой бьется: простите, говорит, ради Христа, ради Будды, ради всемилостивой Гуаньинь!

      Только вдруг чувствует ходя, что взяли его крепко за руки за ноги и куда-то понесли. Никто уже ему не кланяется, никто прощения не просит, только земля под ногами болтается – видно, конец света наступил. Молчал ходя поначалу, терпел, но потом все-таки не выдержал.

      – Куда мы? Куда? – со страхом спрашивает.

      А ему сверху невидимым голосом отвечает дед Андрон:

      – В Большой дом, ходя. Фанзу твою сожгли, это теперь будет твое жилище.

      Онемел ходя: как это – в Дом? Там же смерть, там никто не живет, только бабушка-лягушка, да и та в дом не заходит, на крылечке сидит, на приступочке, у нее со смертью свои дела, тайные разговоры. Кто в Дом войдет, живым уже не выйдет, это ходя знает точно, как и все прочие остальные.

      Заскулил ходя от страха, стал биться понемногу, на волю проситься. Только его еще крепче держат да несут быстрее. А дед Андрон ему и объясняет, что, дескать, Дом жертвы требует, потому что без жертвы и войны, и революции, и зверь в ловушку не идет, жить поселку нечем, одним гаоляном не прокормишься.

      – Да ходя-то тут при чем, при чем тут ходя? – От страха в ходе Василии даже красноречие проснулось. – Пусть бы кто другой шел, народу много.

      – Чужак ты, ходя, понимаешь, чужой ты нам, не здешний, – объясняет ему староста. – Своего жалко отдавать, да и никто не согласится, а ты, ходя, как пришел, так и уйдешь.

      – А я не хочу уходить, – кричит ходя и рвется уже не шутя. – Я жить хочу. Тут хочу жить, мне тут нравится!

      – Вот и будешь жить – в Большом доме, – ласково отвечает ему дед. – А мы за тебя будем Богу молиться, за упокой, значит, души твоей грешной…

      Что чужак первым под удар попадает, это ходя с детства знал, еще с той своей жизни на китайском берегу. Он, ходя всегда и везде чужаком был, даже в Китае, потому что нет у него дома, и нет никого родных, и духов предков тоже нету. Натерпелся он как чужак, намучился, чужака никому не жалко, с него три шкуры дерут, под все вины подставляют, безответный он, на любое насилие годный. Но только такого, чтобы гаолян сжечь, да и дом с ним, а потом в жертву живым приносить, этого даже на том берегу с ним не случалось… А здесь вот оно как… случилось все-таки. И ни-чего поделать нельзя, нечем