Темные вершины. Алексей Винокуров

мужественно сражается с болезнью, и нате, пришли к нему! Позвольте узнать, что это за пришельцы такие? Может быть, гуманоиды с неведомой планеты? Или какие-нибудь снежные человеки, а?

      – Нет, хозяин, обычные лохи, – Аслан юмора не понимал, не за это оценит его история.

      Лохи?! Прогнило что-то в датском королевстве, если любой и всякий лох может вот так взять, да и прорваться к нему в самый разгар приступа священной гемикрании. Или нет, он путает что-то… Это эпилепсия священная, а гемикрания так, просто невыносимая.

      – Я прогнать хотел, они не уходят, – извиняющимся тоном шелестел между тем Аслан, словно и не слышал мыслей Грузина, а ведь должен был, обязан, за то и держали.

      – Не уходят? Убить не пробовал? – Кантришвили вдруг сделалось весело: боль рассосалась и обратно пока не шла.

      – Без приказа хозяина не имею права, – кланялся Аслан.

      – А уголовный кодекс тебе уже не хозяин? – веселился Грузин.

      Охранник понял, что первая опасность миновала, гроза если не разошлась окончательно, то отступила на время, безопасно погромыхивала вдали.

      – Живьем прикажете выбросить или наказать за наглость? – Аслан осклабился, он любил, когда хозяин шутит, это было время богатых подарков и душевного спокойствия. В это время можно было жить удобно, не убивать и не умирать самому.

      Грузин думал секунду над его словами, потом покачал головой. Выбросить никогда не поздно, но ведь зачем-то пришли к нему совсем незнакомые люди… Грузин, как всякий большой и опасный человек, очень верил в судьбу, фортуну, в то, что все неслучайно.

      – Что им надо?

      – Говорят, дело жизни и смерти, – потупился охранник.

      – Чьей жизни?

      – А? – не понял Аслан.

      – Чьей, говорю, жизни, чьей смерти – моей?

      – Не знаю, хозяин. Ничего не сказали, просят впустить для разговора. Я бы убил для начала, а там как скажете.

      Грузин только головой покрутил. «Вот наглые!» – читал в его изумленном взгляде Аслан. Но голова не болела, а хорошее настроение не отпускало, и он махнул рукой.

      – Давай, заводи!

      Аслан, кланяясь, растворился в полутьме.

      Грузин прислушался. Голова, правда, поутихла, но болезнь ходила совсем рядом, на мягких лапах, от присутствия ее жарко вздрагивал воздух у лица, опалял огненным дыханием. Он знал это дрожание, это слабое равновесие: случайный громкий звук, яркая вспышка – и боль вонзится в правое полушарие, уронит на колени, прижмет к полу, придавит когтистой лапой, захрипит в легких.

      Он запоздало пожалел, что велел привести нахальных визитеров, надо было их выбросить на улицу – не дай Бог, гемикрания вернется во время разговора. Хорош он будет, когда на полуслове вцепится руками в голову, завоет по-волчьи, покатится на пол… Кто спасет его тогда, его честь, его ужасную, как сама погибель, репутацию?

      Вы скажете, что выть не обязательно, что любую боль можно стерпеть. Во-первых, видно сразу, что вам незнакомо слово гемикрания. Во-вторых, Грузин был большим, сильным мужчиной, а такие очень плохо