Песнь звезд. Даниил Тароянц

ральном офисе все как один говорили только о мировом финансовом кризисе. Тогда я еще не понимал, сколь велико значение этого события. И все же холодная волна прошла по моей спине в день, когда я узнал о его наступлении.

      Со временем я начал замечать первые трещины: кого-то из родителей моих друзей сократили, иные лишились доброй половины стоимости сбережений, и в целом – чем дальше, тем меньше в воздухе ощущалась присутствовавшая ранее надежда на лучшее будущее.

      На фоне этого я по инерции стремился вскарабкаться вверх по социальной лестнице, стараясь не обращать внимания на то, как многие другие скатываются вниз даже с самого верха. Совершенно естественным казалось и желание поступить в ВУЗ, на что ушла немалая доля и без того тающих сбережений семьи. Я постоянно ловил себя на том, что пропускаю встречи с друзьями, проводя вечера на дому у бесконечных репетиторов.

      Единственным лучом радости стало успешное поступление – мой разум утонул во всеобъемлющем чувсте самореализованности, которое захлестнуло меня после почти целого года неустанной подготовки. Однако разочарование в учебном процессе настигло меня еще в середине первого курса, чуть позже я ощутил и горький привкус депрессии, пришедший после еле закрытой зимней сессии.

      В результате борьба с зимней спячкой плавно перетекла в весеннюю депрессию, а оттуда и до второй сессии недалеко. Я еле выгребал, будто увязая в гигантской серо-бурой луже, которая состояла из бесформенной массы однообразных впечатлений. Воспоминания об этих днях были будто бы заполнены туманом, который подчистую стирал всякую, пусть даже малую, их значимость.

      Лишь позже до меня также дошло, что я начал отказываться почти от всех удовольствий, которые раньше способны были поглотить меня полностью, – вроде походов на концерты, посещения выставок и даже чтения книг, вечных друзей моего отрочества. Стоило лишь зайти в магазины, которыми был облеплен город, затем взглянуть в карман и увидеть цены, чтобы полностью отбить желание к жизни. Билеты, книги и почти все, что могло подарить интересные впечатления, оказались будто за непреодолимой, но при этом прозрачной стеной.

      Но даже в этот момент меня не покидало ощущение надежды: достаточно было лишь продержаться до теплого времени, справиться с чередой экзаменов, и вот – свобода! Неважно, сколько у тебя денег, по крайней мере, никто не сможет запретить тебе гулять по изнеженным солнцем улицам, а может, и оказаться в окружении почти что сказочных декораций леса, что примыкал к семейной даче.

      Предстоящее лето казалось спасительным периодом восстановления от всего, что навалилось на меня за последние полгода. На практике сдача экзаменов и закрытие хвостов продлились почти до середины июля, после чего я обнаружил, что все мои знакомые уже успели бежать из раскаленного солнцем города: кто-то – туристами в прибрежные страны, иные – хотя бы и с родителями на дачу.

      Отец и мать посовещались и приняли решение продать загородный дом, чтобы восстановить изрядно потрепанный семейный капитал, что лишило меня не только одного из мест, где я проводил много времени в детстве, но и любых перспектив вырваться с раскаленных улиц мегаполиса.

      В этот момент я впервые обнаружил себя в компании такого же неудачника, как и я, – Ефима. Мы познакомились в институте, во время одного из тех больших семинаров, на которые табунами сгоняли студентов со всех кафедр. Мой новый друг был очень похож на меня по настрою: также разочарован во всем, что ранее казалось захватывающим и многообещающим. Нам обоим виделось, что вышка – это просто очередная школа, еще одно препятствие на пути к мучениям самого начала самостоятельной жизни. Тем более, что мы оба понимали: за пределами ВУЗа нас совершенно точно не ожидали с распростертыми объятиями толпы работодателей, так и ждущих возможности дать нам путевку во взрослую жизнь.

      В последовавшие затем жаркие дни я почти не проводил времени у себя дома, поскольку не хотел толкаться в квартире с расстроенными родителями, да еще и попутно терпеть ужасную духоту советских панелек. Вместо этого я поселился в комнате своего нового друга. Он жил в старом, дореволюционном доме, который ни на секунду не покидала спасительная прохлада. С ним проживал еще и отец – угрюмый мужик за пятьдесят. Все, что я запомнил, что тот остался без жены, которая укатила в США несколько лет назад.

      Отец друга совершенно точно не имел ничего против моего присутствия, да и мы почти не виделись с ним лично. Лишь иногда, на пути из кухни в комнату друга, я видел этого мужчину сидящим за ярко горящим монитором, с пучком волос, торчащим поверх убитого офисного кресла, к которому тот намертво прилип. Отец Ефима почти никогда не покидал своего кабинета, лишь иногда отправляясь по каким-то своим рабочим и личным делам.

      Ближе к сентябрю мы оба ощутили неприятное чувство, которое все больше захватывало наши мысли: завершение лета предвещало конец некоего подобия покоя, обретенного за последние после конца сессии. Впереди маячила пугающая перспектива возвращения обратно в бурлящую массу людей и событий.

      Стремясь избавиться от этого наваждения, мы вновь вернулись