СНТ. Владимир Березин

и моряки. Вот они – настоящие поэты.

      – Не всякие моряки, – не согласился Ваня. – Представь себе подводников. Запах немытых тел, тусклый свет ламп и общая печаль. Какие там стихи?

      – Ну отчего же? – вступился за жителей глубин человек в пенсне. – Я знавал одного немца-подводника, который писал стихи. Может, если бы он летал на аэроплане или дирижабле, судьба бы его сложилась иначе. Но стихи были настоящие – несмотря на запахи внутри лодки.

      – Ну да. Волчья стая Деница?

      – Кого? Деница? Впрочем, это не важно. Поэзия прорастает везде. Даже при красных.

      – Что об этом говорить, когда советская власть кончилась.

      – Кончилась, думаете? – Он всё же был в этом не до конца уверен.

      – Ну, если вы это в экзистенциальном смысле… Ну, в философском смысле не кончилась. Хотите об этом поговорить?

      – Нет, благодарю.

      Гость поклонился и ступил в рассвет, как в набегающую волну.

      – Мы очень политизированы, – печально сказал Ваня, глядя ему вслед. – А ведь он говорил важные вещи. Дом должен жить после того, как его хозяин умер. Если в доме остался хозяйский дух, то ничего, по сути, не изменится. А самые живые дома у поэтов… Или у художников – потому что они одновременно мастерские. Наверное, у кукольных мастеров ещё такие. Повсюду должны лежать инструменты, и дом должен хранить всё то, что попрятал ушедший хозяин.

      – Ты только представь себе, – хмыкнул я, – сколько попрятано скелетов в бетонных полах бандитских дач. И инструменты там сохранились. Такие, знаешь, универсальные инструменты. А вы живите в этом доме, и не рухнет дом – вот так.

      Но стало уже совсем жарко, и мы разошлись – очистив стол для пришедших рабочих, что сразу начали выгибать на нём какую-то замысловатую трубу.

* * *

      На следующий день мы снова уселись за наш стол. Всё было прежним – и скатерть из газет, и овощи, – только вино было другим.

      В доме что-то заскрипело, ухнуло. Мы не повели бровью. Этот дом, приютивший когда-то многих, заслуживал того, чтобы в нём остались звуки шагов и вздохи гостей.

      Но мы увидели вполне живого человека.

      К нам по лестнице спускался человек, удивительно напоминавший вчерашнего.

      Только одет он был попроще: в украинскую вышиванку.

      Мы переглянулись: как бы нам не начать долгий разговор о недружбе народов. Это очень неприятный разговор, потому как все нации равны, но все люди обидчивы.

      Это, кажется, был один из работяг, что рыли в саду какую-то траншею.

      Ваня всё равно помахал ему рукой, и человек в вышиванке подсел к нам за стол.

      Он отказался от вина, но с удовольствием выпил водки.

      Я присмотрелся, – был этот рабочий вислоус и печален.

      – А вот не ходит ли сейчас патруль по набережной? – спросил он.

      – Патруль? Ну, может, и ходит. Но тебе-то что, ты не траву будешь продавать, – ответил я.

      – Траву? Зачем траву? Сено, что ли? Нет… А документы не заставляют показывать?

      Рабочий оказался совсем диким.

      – У