Первое свидание. Андрей Белый

тигры…

      Перчатка белая в руке;

      Сюртук – зеленый: с белым кантом…

      В меня лобзавшем ветерке

      Я выглядел немного франтом,

      Умея дам интриговать

      Своим резвящимся рассудком

      И мысли легкие пускать,

      Как мотыльки по незабудкам;

      Вопросов комариный рой

      Умел развеять в быстротечность,

      И – озадачить вдруг игрой, —

      Улыбкой, брошенною… в вечность…

      Духовный, негреховный свет, —

      – Как нежный свет снегов нездешних,

      Как духовеющий завет,

      Как поцелуи зовов нежных,

      Как струи слова Заратустр, —

      Вставал из ночи темнолонной…

      Я помню: переливы люстр;

      Я помню: зал белоколонный

      Звучит Бетховеном, волной;

      И Благородное собранье,[11] —

      Как мир – родной (как мир весной),

      Как старой драмы замиранье,

      Как то, что смеет жизнь пропеть,

      Как то, что веет в детской вере…

      2

      На серой вычищенной двери

      Литая, чищеная медь…

      Бывало: пламенная вьюга;

      И в ней – прослеженная стезь;

      Томя предчувствиями юга,

      Бывало, всё взревает здесь;

      В глазах полутеней и светов,

      Мне лепестящих, нежных цветов

      Яснеет снежистая смесь;

      Следя перемокревшим снегом,

      Озябший, заметенный весь,

      Бывало, я звонился здесь

      Отдаться пиршественным негам.

      Михал Сергеич Соловьев,

      Дверь отворивши мне без слов,

      Худой и бледный, кроя плэдом

      Давно простуженную грудь,

      Лучистым золотистым следом

      Свечи указывал мне путь,

      Качаясь мерною походкой,

      Золотохохлой головой,

      Золотохохлою бородкой, —

      Прищурый, слабый, но живой.

      Сутуловатый, малорослый

      И бледноносый – подойдет,

      И я почувствую, что – взрослый,

      Что мне идет двадцатый год;

      И вот, конфузясь и дичая,

      За круглым ласковым столом

      Хлебну крепчающего чая

      С ароматическим душком;

      Михал Сергеич повернется

      Ко мне из кресла цвета «бискр»;

      Стекло пенснэйное проснется,

      Переплеснется блеском искр;

      Развеяв веером вопросы,

      Он чубуком из янтаря, —

      Дымит струями папиросы,

      Голубоглазит на меня;

      И ароматом странной веры

      Окурит каждый мой вопрос;

      И, мне навеяв атмосферы,

      В дымки просовывает нос,

      Переложив на ногу ногу,

      Перетрясая пепел свой…

      Он – длань, протянутая к Богу

      Сквозь нежный ветер пурговой!

      Бывало, сбрасывает повязь

      С груди – переливной, родной:

      Глаза – готическая прорезь;

      Рассудок – розблеск искряной!

      Он видит в жизни пустоглазой

      Рои лелеемых эмблем,

      Интересуясь новой фазой

      Космологических

11

Зал Благородного собрания – московский концертный в 900-х годах.