Костер и Саламандра. Книга 1. Макс Далин

выпроводить, – но как же ты не боишься, малютка? Может, вам бы лучше заняться девичьими делами?

      – Вышивкой? – спросила Вильма невинно. – Но вы же обещали милость и амнистию, государь!

      – Я тоже, между прочим, не умею вышивать, – сказала я. – Я тоже прошу милосердия.

      – Что ж, – согласился Гелхард. – Тогда ты будешь развлекать нас историями. Расскажи о своей жизни. Предположу, что и малютке это будет крайне интересно… а я попытаюсь понять, хоть я и порос мхом предрассудков.

      Вот тогда я им всё и рассказала.

      В кабинете Гелхарда было сумеречно: дождь барабанил по стёклам, мокрое рыхлое небо, тяжёлое от дыма, лежало на крышах Большого Совета и Библиотеки, за окнами стояла туманная осенняя темень. Мы зажгли два рожка в золотистых шариках – и мне легко вспоминалось в этом маленьком свете.

      Усадьба Полуночного Костра, где я родилась, – не замок какой-нибудь, а небольшой дом с высокой башенкой из местного шершавого серого песчаника – стояла на высоком морском берегу, посреди соснового бора. Это всё во мне с детства: запах сосновой смолы и моря, шум ветра и волн, злые шторма, когда брызги долетают до окон нашей гостиной…

      Я жила в башне, просыпалась – и видела морской простор. Если каждое утро, с раннего детства, ты видишь море и небо – не получится из тебя благонамеренной барышни. Всё время будет тянуть туда… в невозможную даль, где солнечный свет сливается в небесном мареве с мерцающей водой. Бабушка так и говорила: не заглядывайся, не мечтай. Нехорошо.

      А отец и не ждал, что я вырасту благонамеренной.

      – Они предательницы, порядочные женщины, – говорил он. – Твоя мамаша, цветик, была и порядочная, и красавица, а предала нас с тобой. Моего рода испугалась, твоей ладошки… Сбежала с каким-то… да и пусть её… Ты у нас, цветик, порядочной не будешь, да и красоту твою только умный рассмотрит. Ты хорошей будешь. Честной, как море: коль шторм – так не прикидывается штилем.

      Бабушка втайне от отца пыталась научить меня быть порядочной, только ей не удавалось. И корсет меня душил, и сидеть взаперти я не любила – лазала по окрестным скалам, как мальчишка, собирала ракушки, запекала мидий в костре… няне было меня не остановить, присматривал за мной дворецкий отца, давно списанный на берег боцман, который умел делать руками абсолютно всё.

      Кроме тех чудес, которые выходили у отца и у меня.

      Отец был великолепный скульптор и механик… нет, не так. Отец был такой механик, что немного некромант. У него была искорка Дара, этой искорки хватало на некоторую потусторонность, иномирность кукол, которых он делал. Был у отца крохотный профессиональный секретик, да…

      И я играла бронзовыми и фарфоровыми детальками с самого раннего детства. И косточками. Отец знал, как одухотворят и какой притягательной сделают куклу несколько тоненьких косточек, заклиненных внутри бронзовых трубок механизма. Неощутимой капли Дара хватало отцу, чтобы он начинал таинственно мерцать в кукольных глазах. В полумраке эти заводные дивы казались потрясающе живыми… Мы были совсем не богаты, клочок земли, вечно