Декабристы. Нестор Котляревский

них на небе нет следа,

      Как от любви ребенка безнадежной,

      Как от мечты, которой никогда

      Он не вверял заботам дружбы нежной…

      Что за нужда! Пускай забудет свет

      Столь чуждое ему существованье:

      Зачем тебе венцы его вниманья

      И терния пустых его клевет?

      Ты не служил ему. Ты с юных лет

      Коварные его отвергнул цепи…

      К счастью, следы от дум Одоевского, вопреки его собственной воле, остались. Друзья не дали затеряться его стихотворениям, и в них сохранен для нас настоящий смысл его страдальческой жизни, – жизни в мечтах и в размышлениях. Это была жизнь очень интимная, ряд бесед с самим собою, в которых воспоминания отодвигали на задний план все надежды и упования, и раздумье брало верх над непосредственным ощущением действительности.

      XI

      Современники ценили высоко поэтический отголосок этой интимной жизни. Товарищи считали Одоевского способным «свершить поэтический труд на славу России»,[108] они утверждали, что лира его «всегда была настроена, что он имел большое дарование и дар импровизации».[109] Один из них говорил, что «Одоевский – великий поэт и что если бы явлены были свету его многие тысячи (?) стихов, то литература наша отвела бы ему место рядом с Пушкиным, Лермонтовым и другими первоклассными поэтами».[110] Конечно, все эти похвалы – преувеличение, но людей, готовых преувеличить его силы как поэта, было среди его современников много. В 1839 году графиня Ростопчина писала в одном частном письме В. Ф. Одоевскому: «Сюда на днях должен прибыть ваш двоюродный брат, и я горю нетерпением с ним познакомиться. В детстве моем семейство Ренкевичевых представляло мне его идеалом ума и души… Говорят, что он много написал в последние года и что дарование его обещает заменить Пушкина, и говорят это люди умные и дельные, могущие судить о поэзии».[111]

      Но вернее, чем его поклонники, свои силы оценивал сам Александр Иванович.

      В Чите в 1827 году он отозвался на смерть Веневитинова[112] таким глубоко прочувствованным стихотворением:

      Все впечатленья в звук и цвет

      И слово стройное теснились;

      И Музы юношей гордились

      И говорили: «Он поэт!»

      Но нет; едва лучи денницы

      Моей коснулися зеницы, —

      И свет во взорах потемнел:

      Плод жизни свеян недоспелый!

      Нет! Снов небесных кистью смелой

      Одушевить я не успел;

      Глас песни, мною не допетой,

      Не дозвучит в земных струнах,

      И я – в нетление одетый…

      Ее дослышу в небесах.

      Но на земле, где в чистый пламень

      Огня души я не излил,

      Я умер весь… И грубый камень,

      Обычный кров немых могил,

      На череп мой остывший ляжет

      И соплеменнику не скажет,

      Что рано выпала из рук

      Едва настроенная лира,

      И не успел я в стройный звук

      Излить красу и стройность мира.

[«Умирающий художник»]

      В Веневитинове Одоевский отпевал самого себя.

      XII

      Литературное наследство Одоевского неравного

108

Розен А. Записки. Лейпциг, 1870, с. 364.

109

Розен А. Записки. С. 260.

110

Беляев А. Воспоминания декабриста. С. 206.

111

Из Пятигорска. – Русская старина. 1904. Июль, с. 161.

112

С Д. В. Веневитиновым Одоевский первый и единственный раз встретился в 1824 г. на балу у гр. Апраксина. Веневитинов произвел на Одоевского глубокое впечатление своей «меланхолией, полной грусти улыбкой и иронией». Стихи Веневитинова Одоевский ценил высоко за их «глубокое чувство, столь редко встречающееся в русских стихотворениях».