Разбитые звезды. Эми Кауфман

болтает без умолку. Бессонница никак на ней не сказывается, у меня же наутро темные круги под глазами, которые на моей светлой коже кажутся синяками. В таких долгих путешествиях мы с Анной не разлей вода. Прямо как сестры.

      И вот мы гуляем. Свонн, конечно же, с нами. Я даже встать с постели не успеваю, а она уже тут как тут. Но если она и слушает наши разговоры, то не встревает.

      Анна ничего не говорила о майоре, но я все равно о нем думала. Когда люди из низшего класса разговаривают со мной, то делают вид, что они мне ровня. Они подлизываются ко мне, ходят на задних лапках, но от их лицемерия у меня зубы сводит. А майор был честным, искренним и улыбался от чистого сердца. Он вел себя так, будто ему и в самом деле приятно со мной общаться.

      Мы сворачиваем на широкую искусственную лужайку, которая огибает корму «Икара». Освещение на корабле соответствует времени суток: после заката огни тускнеют, и корабль погружается в полумрак. Изображения на иллюминаторах постоянно меняются. Днем небо на них голубое, с солнцем и облаками, а к вечеру – розовато-золотое, закатное, и, наконец, ночное, усыпанное бриллиантами звезд. Такого неба нет ни на одной планете. Дома, на Коринфе, звезд не видно: только нежно-розовый свет городских огней отражается в атмосфере, а вместо облаков – голографические панели с фейерверками.

      Я смотрю в иллюминатор и вполуха слушаю Анну, но вдруг ее рука напрягается. Я едва не спотыкаюсь, когда она резко останавливается, но, к счастью, только едва – иначе растянулась бы на лужайке. «Запуталась в собственных ногах!» – статейки с такими заголовками мелькали бы в прессе неделями.

      Анна смотрит не на меня, а на что-то другое рядом – на кого-то другого. Я перевожу туда взгляд, и… сердце уходит в пятки, вернее, в мои лиловые атласные туфли.

      Майор Мерендсен.

      Он нас видел? Майор разговаривает с другим офицером, склонив к нему голову. Может, он так увлечен разговором, что не заметит меня? Я отворачиваюсь и мысленно молюсь об этом, проклиная свой необычный цвет волос, слишком яркий и броский. И зачем я надела столько драгоценностей? Будь я одета как другие девушки – смешалась бы с толпой.

      В какую глушь мой отец упрячет «бесчестного» Тарвера Мерендсена, если Анна все же доложит, что я с ним общалась? С сыном учителя, стипендиатом, безродным героем войны… Знал бы майор, как ему повезет, если его всего лишь переведут на новое место службы…

      – Боже правый, он и впрямь идет к нам, – шепчет мне на ухо Анна с застывшей на лице улыбкой. – Он что, больной? В смысле, может, у него помутне…

      – Добрый вечер, майор, – перебиваю я Анну, пока он не расслышал поток ее оскорблений. По крайней мере, я надеюсь, что не расслышал.

      Другой офицер держится на почтительном расстоянии, и у меня снова обрывается сердце. Анна и Свонн знают правила, поэтому извиняются и отходят подальше, с нарочитой заинтересованностью глядя в иллюминатор. Анна бросает на меня быстрый взгляд, когда проходит мимо майора, и озабоченно хмурит брови.

      «Не надо, – говорит мне выражение