Отступление на Марс. Майлз Джон Брейер

>

      Она собиралась замуж. Мужчина, молодой ученый, проводил какие-то загадочные исследования для правительства, которые забросили его в самый отдаленный уголок Земли. Она не видела его, как я узнал, уже два года. Он смог выбраться только для того, чтобы встретиться с ней, а сразу же после свадьбы они должны были вернуться в Австралию.

      Я не был хорошо знаком с девушкой, но то, что она вызвала у меня особый интерес, оказалось неизбежным: не каждый день встретишь девушку с таким ясным, прямым взглядом, такой галантной походкой, галантной осанкой и изысканной щепетильностью души и тела, которые были присущи ей.

      Эта щепетильность не имела ничего общего с ханжеством, ибо она могла смотреть в лицо уродливой правде так же прямо, как и мужчина. Именно поэтому Джорно в ее присутствии рассказал тогда удивительную историю о татуированном человеке.

      Мы сидели – она, Джорно, Дентон (нью-йоркский адвокат) и я – в салоне рядом с курительной комнатой. Прямо перед нами молодой матрос что-то делал со спасательным кругом.

      Дентон обратил наше внимание на искусную татуировку, украшавшую руки и мускулистые голые ноги парня. На самом деле, за исключением лица, на его мускулистом молодом теле не было видно ни одного квадратного дюйма кожи в первозданном виде.

      На его горле виднелась змеиная голова, очевидно, торчащая из змеиных спиралей, вытатуированных на его теле, – мерзкая штука.

      – Здесь представлены огромные затраты времени и труда, – заметил Джорно, – да… и много страданий.

      – И все ради такого безобразия, – пожал плечами Дентон.

      – Во время войны, будучи проверяющим в военно-морском флоте, я видел много подобных вещей, и мне известно, что это исключительно прекрасный образец искусства татуировки, а для владельца это является украшением, по сравнению с которым картина да Винчи покажется пустяком.

      Мисс Талберт смотрела на парня с каким-то особым отвращением.

      – Но если предположить, – задумчиво произнесла она, – что он когда-нибудь выйдет из состояния наивного самодовольства. Некоторые из этих парней так и делают. Какие муки унижения и тщетных угрызений совести он испытает!

      – Насколько мне известно, это напрасные сожаления, – сказал я. – Раз сделал – значит, сделал навсегда.

      Но Джорно улыбнулся; причудливое выражение его глаз, рассеянно следивших за волнами, уходящими за борт корабля, сулило одну из его причудливых легенд.

      – Я в этом не уверен, – негромко заметил он.

      Боюсь, я вздрогнул, потому что в те далекие дни Джорно мне не особенно нравился. Мне не пришлись по душе ни его голубые глаза с тяжелыми ресницами, ни его по-женски нежные руки. Вся его очаровательная, вальяжная натура была слишком грациозна для мужчины.

      Кроме того, я слышал о нем как о "джентльмене-бродяге", хорошо известном на трех континентах, без какого-либо существенного источника дохода, его единственной полезной деятельностью были случайные статьи в местных газетах или выступления перед многочисленными группами женщин, гоняющихся за модой, чья благотворительность делала его жизнь удивительно простой.

      И все же я вынужден был признать, что под этой мягкой, вкрадчивой внешностью скрывается богатство проницательных суждений, увлекательная широта сочувствия и кладезь сверхъестественной информации.

      Не раз он поражал меня своим нестандартным пониманием современной медицины. Впоследствии, к своему огорчению, я проверял обрывки разнообразной информации столь поразительного характера, из-за того, что я был склонен их опровергнуть. Поэтому я с интересом ждал, что он расскажет на этот раз.

      Он бросил неуверенный взгляд на лицо Рут Талберт, такое утонченно-патрицианское, с глубоко посаженными глазами, высоким тонким носом и твердо очерченными, но чувствительными губами. Затем, словно заручившись согласием, он встретил мой скептический взгляд и, ловко вертя незажженную сигару в изящных белых пальцах, приступил к рассказу.

      * * *

      Он путешествовал с друзьями-англичанами к югу от экватора, среди полинезийских атоллов, беззаботно, без цели. Один сонный день сменялся другим, пока все практически утратили счет времени, и однажды вечером, в четверти мили от берега, они бросили якорь на фоне восхитительной живописного пейзажа.

      Зачарованные острова из детства, ожившие в лучах закатного солнца, – безмятежные золотые пляжи, лежащие у подножия роскошных пальм, опоясывающих остров, – все это плыло, как мираж в опаловом море.

      Они не пытались высадиться на берег, зная об опасностях внешних рифов и не имея представления о проходе, который мог бы привести их в безопасную лагуну с россыпью кораллов. Пока они наблюдали, тропическая ночь погасила день, как старомодный газовый фонарь.

      Деревни из соломенных хижин, сгрудившиеся среди пальм, выглядели до странности нереальными, словно искусственный сад в театральной декорации, освещенный множеством ярких фонариков. Сквозь шум прибоя доносился слабый, приятный звук струнных инструментов.

      То, что произошло потом, было еще более невероятным,