Катехон. Сухбат Афлатуни

можно достать…»

28

      Турок остановил запись и вопросительно поглядел на Славянина.

      – Судебно-медицинская экспертиза, – откликнулся тот с дивана.

      Славянин лежал в серой футболке; у него болела голова.

      Эту запись он слушал уже второй раз. Он поднялся, прошелестел тапками на кухню, набрал воды. Таблетка проскользнула в горло; погас свет, возникло чувство вины. Вины не за что-то, а за само свое существование. За эти руки и ноги, за слюну во рту и головную боль в затылке. Он знал, что это в нем от Сожженного.

      Германия истекала от зноя.

      От реки тянуло прохладой и гнилью. Воды в Гере было по щиколотку. Плавали квелые утки, некоторые с утятами.

      Этот сегмент сознания Сожженного, над которым они сидели уже третий день, был самым… задумался, подыскивая слово.

      Сложным? Запутанным?.. Пока думал, шел обратно в комнату, где за столом, поджав под себя ногу, сидел Турок.

      Другой ногой Турок отталкивался от пола; кресло крутилось.

29

      «В Судмедэкспертизе можно достать…»

      На ней было платье с серыми цветами, он подарил ей на день рождения.

      Она так и не сказала ему своего имени. Каждый раз он называл ее разными именами, она спокойно слушала. Аня. Вера. Люба. «Я угадал?» – «Нет». Венера. Аня. «Анна тебе подошло бы…» – «Уже было». Гюльчатай. Она усмехалась.

      Он знал, что она училась в медучилище, потом ушла. Почему? Отстранялась от его вопросов так же, как от его губ, его рук.

      «Там этого добра…» – Она махнула рукой.

      Это всё еще о черепе.

      Повертела грецкий орех, лежавший на клеенке.

      «Расколоть?» – спросил он.

      Она неопределенно шевельнула бровью. Он положил орех на пол и осторожно ударил. Она наблюдала за ним. От нее пахло коньяком, хотя выпила немного; вообще пила немного.

      «Неудачно…»

      Ядро было смято в кашицу.

      «А если я убью кого-нибудь?» – Он продолжал держать молоток.

      В комнате было уже темно.

      «Зачем? А, череп… – Она слегка зевнула. – Иди сюда. Сегодня тебе будет позволено поцеловать вот этот палец».

      От ее голоса тоже пахло коньяком. Протянула левую руку, выставив мизинец.

      «Ну ты что… сейчас откусишь…»

      Резко поднялась:

      «А теперь – проводи меня».

30

      Он съездил в Самарканд. Город он нашел чужим, родителей – постаревшими. Каждый день звонил ей от соседа; дома телефон был, но были и родители. Начнется: кто, что, как зовут… Что он должен был ответить, если сам не знал ее имени? Но главное, город. Город изменился, многие уже уезжали.

      Встреч с бывшими одноклассниками он избежал. Его не тянуло в прошлое. Школа, огромная светлая фабрика унижения, его больше не волновала.

      Говорили, что на Афрасиабе открылась какая-то «зона», туда водили «своих». Что за зона? Кого – своих?

      Он просто сходил туда, сам. Была осень, раскопки закончились, пахло землей. Он присел на землю, в джинсах.

      Когда он звонил ей, она то брала трубку, то не брала. Представлял,