Керенский. Вождь революции. Алексей Птица

картузом.

      – Да, дело говоришь ты, родственничек. Боюсь толко я пришибить кого по ночному-то делу!

      – А ты не бойся, леворюция всё спишет, полиции-то нет. А ента милиция ихняя, и смех, и грех. Нет, нарваться можно, но так. А ты им говори, мол, что самооборона была. Сейчас Керенский объявил, что суды будут не такими, как раньше, а справедливыми. Судья и два присяжных, один от солдат, другой от рабочих, не сумлевайся, оправдает. Керенский нашего брата не раз оправдывал. На Ленских приисках народ взбунтовался противу хозяина, а он их защищать поехал. И что ты думаешь? Доказал, при всём честном народе, что хозяин наживался на них, деньги не платил да обманывал. Судья и оправдал их всех, а хозяина шахты заставил штраф выплачивать. Наш человек, за народ!

      Ну, да ладно! – Перебил он сам себя, – То не нашего ума дело, а вот с дубинкой тебе, конечно, сложно придётся от бандюганов отбиваться, надо тебе пистоль найти, то понадёжнее будет. Выстрелишь вверх, и гопотня сама в разные стороны разбежится.

      – Да, твоя правда, сродственник, пистоль в самый раз будет, да только он дорогой, пятнадцать рублёв стоит. Серебром, не бумажками.

      – Ничё, ради такого дела, найду тебе, Пахом, самый настоящий револьвер, не сумлевайся! – Выпятил тощую грудь извозчик, – Много тут по вечерам лихого люда шатается, а то матросик, бывало, какой подкатит, да пистолет сбывает, али кортик. Они там, в своём Кронштадте, не чураются сейчас ничем. Сказано, что они эти, как их… антихристы, во!

      – Да не антихристы, Господь с тобой, свояк, – Откликнулся на эти слова Пахом. – А говоришь, что читать умеешь, грамотный. Анархисты это! Ходют по улицам, да орут: – Анархия – мать порядка! Какая она мать? Шельма подзаборная, да рвань перекатная. Но супротив штыков особо не повозражаешь.

      – Твоя правда! Они на своих кораблях офицериков постреливают, грабят через день, а потому и оружие приносят. Глядишь, и присмотрю тебе чего за пару рубликов. Ну как, осилишь?

      – Так для такого дела чего ж не осилить. А то и подойду к Марфе Ивановне. Она женщина боязливая, да нервная, но деньги есть. Скажу, что охрану в лучшем виде сделаю, токмо денежек сначала надо для охраны, значится, чтобы оружия прикупить.

      – Во-во, дело говоришь, свояк. Вот и начни с нее, а я присмотрю пока. Бывало, едешь, тут выстрелы, ба-бах, ты в сторону. Лошадь придержишь, а потом в тот проулок, где выстрелы были, глянешь: а там либо труп холодный, либо оружие валяется. Страшно всё, прости Господи. Одно слово – Леворюция! Всё можно! А, кстати, тут давеча господина министра сбили лошадью, – Внезапно вспомнил он сегодняшний случай.

      – Это ж какого, свояк?

      – Так Керенского и сбили! Министра этой, слово-то больно блудное, да заковыристое. А! Вспомнил! Юс-ти-ции, – По слогам проговорил он. – Сбили, значится, а он выжил. Живучий оказался, так то ж он и за народ! Вот Бог его и защитил! Сил, значится, выжить дал. А я в ту пору мимо проезжал, так меня запрягли до дому его отвезти. Я со всем желанием и важеством домчал их. Весь перемотанный, министр-то, но живой. Под рученьки его в дом отправили, да рубль мне дали