Ключи и замки. Татьяна Вячеславовна Иванько

тараясь сделать мой голос увереннее и твёрже.

      И что я робею всякий раз в её присутствии? Потому, что семнадцать лет назад она взяла меня, приговорённого к смертной казни за опыты с запрещённым клонированием, и не только оставила жизнь, но и дала новое имя и биографию, но, главное, возможность работать, причем таких условий, какие создала для меня Аглая или как все её зовут Агнесса Вернигор, я не получил бы нигде и никогда. Я очень хорошо осознавал это. Понимала это и она. Поэтому она держала меня рабом, с такими же правами, как и прочих. Поначалу я был счастлив и безмерно благодарен, но вскоре понял, что клетка, даже если она не просто золотая, а с самыми необычайными возможностями и перспективами, не перестаёт быть клеткой. Конечно, в этом был виноват я сам, я прекрасно, как и все на планете, знал, что опыты с клонированием запрещены уже больше ста лет, но я не смог удержаться, чтобы не попробовать это.

      Да, я попробовал, тем более что технически это было несложно. Взять материал матрицы и перенести его в новую клетку, заставив её делиться. Я сразу понял, что запрет на клонирование был не напрасным, владение этим знанием и умением делало из обычного учёного творца, и те, кто первыми это понял, сделали совершенно правильно, не только прекратив исследование в этой области, но и запретив впредь. Да, можно было в любой момент сделать любое растение, животное, любого человека, любое живое существо воссоздать. Но, как говорил классик литературы: «Ради чего искусственно фабриковать человека, когда любая баба его родит когда угодно»… И, несмотря ни на какие потрясения с этим на планете проблем не было.

      Да меня и не интересовало обычное клонирование. Это глупость, это путь в никуда. Зачем делать копии Создателя? Нет, как любому художнику, а я нередко чувствовал себя художником, даже скульптором, копировать мне быстро надоело. Но, набив руку на растениях и животных, я приступил к человеку. Вот тут меня и поймали…

      Но теперь я уже много лет занимался не этим. И даже не генной инженерией, в которой я некогда так преуспел. Теперь я занимался генным синтезом. Этот термин, как и технологии, которые я применял, я изобрёл сам. С их помощью можно было, и я это делал уже несколько лет, создавать не только новые свойства у организмов, но и вообще новые гены. И вершиной, настоящим венцом моего творения, моим успехом, восторгом, моим тайным триумфом, стало то, но что сейчас смотрела Агнесса с нескрываемым недоумением и… отвращением. Это был ребёнок, созданный мной и выращенный в искусственной утробе, тоже созданной мной, и использованной только во второй раз.

      Агнесса перевела на меня взгляд своих водянистых глаз и спросила снова:

      – Я тебя спрашиваю, Тан Линг?

      От звука своего имени я вздрогнул. Я не слышал его двадцать семь лет, с того самого дня, как меня привезли сюда и она, Агнесса, сама произнесла его тогда в первый и в последний раз, сказав мне:

      – Так вот каков Тан Линг, прославившийся на весь свет тем, что нарушил один из основных законов человечества. Я думала, ты моложе.

      – Мне двадцать семь, – ответил я не без достоинства, достичь того, что удалось мне в моём возрасте, удаётся не каждому.

      Она кругом обошла меня, высокая, сухопарая, с удивительно правильными чертами и очень белой кожей, почти такой, как у самых красивых китайских девушек, но с почти бесцветными глазами и волосами. Она была молода тогда, немногим старше меня, и уже тогда руководила всем, заменив своего умершего отца, чьей старшей дочерью из двух она была.

      – Ну хорошо, – кивнула Агнесса. – Зваться будешь Афанасием, Афанасием Никитиным, прежнее имя забудь, как я забуду, как забудут все. Документы твои уничтожены, тебя не только никогда не судили, ты никогда не рождался на свет.

      – Как… – на мгновение мне стало страшно, и, хотя я никогда не был особенно близок с родителями, я испугался, что и их могли уничтожить, вместе с моими следами.

      – Не надо волноваться об этом, Афанасий. Некогда твой тёзка Афанасий Никитин хаживал за три моря, правда, не к вам, но к вашим соседям, в Индию. Вот и станешь прозываться его славным именем. И не вздумай опозорить его. Учти, ты приговорён.

      Но больше она никогда не напоминала мне об этом. Потому что я был самый послушный раб из всех самых послушных рабов. Был ли я так же полезен ей, как какой-нибудь полотер в их дворце или садовник, или хотя бы водитель мобилей, которые возили обитателей Вернигора? Может быть, и нет. Мой институт со всеми лабораториями и огромной уже научной базой и разветвленной сетью филиалов, которые даже не подозревают, что они филиалы единого целого, тем более не догадываются, кому это целое принадлежит. Впрочем, никто в мире особенно не знает их дела. Даже те, кто был в непосредственной близости, кто работал на них, не знали до конца, что это за семья. Времена внешнего блеска и демонстрации богатств канули в Лету. Таких как я, посвящённых, было немного. Но для Агнессы это не имело значения. Никакого «ближнего круга» у неё не существовало. Для неё все, кто не имел непосредственного отношения к её семье, были чужими, а значит априори врагами или рабами. Промежуточных вариантов у Агнессы не существовало.

      Вот и сейчас, глядя на это дитя, спящее перед ней в прозрачной люльке, Агнесса не пыталась