Ангелов не выбирают. Галина Барышникова

Было из-за чего и было в кого.

      Дело в том, что ее дед был учеником известного врача, архиепископа Луки Войно-Ясенецкого. Они встретились в Крыму, куда архиепископ получил свое последнее назначение. А до этого ссыльный профессор Ясенецкий оперировал в бараках Сибири. Благодаря его «Очеркам по гнойной хирургии» во время Второй мировой войны были спасены тысячи людей. Дед, а потом и отец, часто вспоминали слова узника Луки: «Я бы больше смог спасти жизней, если бы вы не связывали мне руки колючей проволокой!»

      Дед Павел воспитал сына и немного не дожил до рождения Машеньки – единственной внучки. Зато бабушка Настя не могла нарадоваться на свою любимицу. Старательная, отзывчивая, Машуня гостила у нее в Крыму по целому лету – и была отрадой ее старости.

      Но главной опорой скромной и застенчивой девушки был отец. И когда он покинул этот мир, перед Машей встал неотвратимый вопрос – чем жить? Ведь на Ваганьковском кладбище лежали ее дед, молодая мама, а теперь и отец. Работа определила всю ее дальнейшую жизнь. Она похоронила отца и навсегда перебралась в больницу.

      Домой приходила только между дежурствами: поспать. Шутила, что пора уж арендовать палату, потому что смысла возвращаться не было никакого: что там одной делать? «Ничего, подожди, разглядит твою красоту тот, единственный, – с жаром говорил ей когда-то папка, – я еще внуков хочу понянчить!» – «Ах, папка, папка, если только в Эмиратах, там пол-лица прикрывают чадрой», – вздыхала Маша, разглядывая себя в зеркало.

      Вот же дал Господь ей это некрасивое лицо! Тело дал статное – от мамы, с годами оно не «портилось». Как из слоновой кости вырезана, тонкая длинная талия, в меру широкие бедра. И не рожавшая девица до сорока лет осталась статуэткой, но сколько же она от этого потерпела: окликнут на улице со спины, – она научилась не реагировать, так нет же! Еще и забегут вперед, оглянутся и она наслышится горьких слов, к которым так и не привыкла: «черепаха Тортилла», «сзади – пионерка, спереди – пенсионерка», и еще хлеще… За что? В чем ее вина? Терпеть оскорбления за лицо, к созданию которого она не причастна? С возрастом она все приняла и смирилась. Ходила по-прежнему на работу, уже не обольщалась на тему семьи, даже в институт не стала восстанавливаться – зачем?

      А когда ассистент институтского профессора, немец Ханс Хофман, открыл свою клинику в Мюнхене, то позвал Марию с собой. Недолго думая, она согласилась. Немецкий знала хорошо, кроме того, Хофман женился на русской студентке Алле Купцовой, и у Маши появилось русское общество на чужбине.

      И вот, в холодный апрельский день, к ней, в Мюнхен, в хирургию, привезли какого-то русского, всего поломанного, не приходящего в себя после автокатастрофы, да еще с базовым диагнозом – инфаркт миокарда. Ханс Хофман взял пациента под личную опеку, потому что тот оказался другом тестя, Петра Купцова, который лично раз в неделю звонил дочери Алле и справлялся о состоянии здоровья Александра Павловича Романцева. А что можно было сказать? Кома. Очень тяжелое состояние. Черепно-мозговая травма…

      Маше