Двадцать тысяч лье под водой. Жюль Верн

судьбы, был ловок в любой работе, способен ко всякому делу и, вопреки своему имени[7], никогда не давал советов, даже тогда, когда их не спрашивали.

      Консейль постоянно вращался в кругу нашего ученого мирка при ботаническом саде и кое-чему научился. Он стал у меня знатным специалистом по части классификации естественной истории и с быстротой акробата пробегал всю лестницу отделов, групп, классов, подклассов, отрядов, семейств, родов, видов и разновидностей. Но его познания на этом и останавливались. Классифицировать – в этом была его жизнь, дальше он не шел. Он был силен в теории классификации, но в практике слаб и, полагаю, не сумел бы отличить беззубого кита от кашалота. И, однако, какой честный и славный человек!

      Уже десять лет Консейль следовал за мною всюду, куда только наука меня не увлекала. Я не слыхал от него ни единой жалобы на продолжительность или на трудность путешествия, никогда он не только не отказывался, но даже не возражал ехать со мной в Китай, или в Конго, или в любую другую даль. Он был наделен отличнейшим здоровьем, которое защищало его от всяких неудобств, перемены климата и тому подобного, крепкими мускулами и, казалось, полным отсутствием нервов.

      Этому парню было тридцать лет, возраст его относился к возрасту его господина как пятнадцать к двадцати. Да простится мне, что я сообщаю этим сложным оборотом, что мне было сорок лет!

      Но у Консейля был один недостаток: он был отчаянным формалистом и говорил со мной не иначе, как в третьем лице, и величал меня «честью», что подчас сильно меня раздражало.

      – Консейль! – повторил я, торопливо принимаясь за сборы в плавание.

      Я, конечно, был совершенно уверен в преданности Консейля. Я обыкновенно даже и не спрашивал его, желает ли он отправиться со мной в такое-то странствие. Но теперь речь шла об экспедиции, которая могла затянуться на долгое время, о предприятии очень рискованном, о преследовании чудовища, которое способно пустить корабль ко дну, как ореховую скорлупку. Тут было над чем призадуматься даже самому хладнокровному и невозмутимому человеку на свете!

      Что-то скажет Консейль?

      Я крикнул в третий раз:

      – Консейль!

      Консейль явился.

      – Их честь изволили звать меня? – сказал он, входя в комнату.

      – Да, я звал… Собирай меня в путь, дружище, собирайся сам. Мы отплываем через два часа.

      – Как будет угодно их чести, – отвечал спокойно Консейль.

      – Нельзя терять ни минуты. Укладывай в чемодан все мои дорожные принадлежности, платье, рубашки, носки, бери всего побольше – как можно побольше, – не считай, да поскорее, поскорее!

      – А коллекции их чести?

      – Мы займемся ими после.

      – Как же это? Архиотериумы и ракотериумы, ореодоны…

      – Они останутся здесь, в гостинице.

      – А живая индийская свинка их чести?

      – Ее будут кормить, пока мы в отлучке. Да притом я распоряжусь, чтобы весь наш зверинец переслали во Францию.

      – Так мы не в Париж едем? – спросил

7

Conseil (фр.) – совет, консультация, рекомендация.