Скорби Сатаны. Мария Корелли

дверь постучали. Я не без раздражения отозвался:

      – Войдите!

      В комнату вошел Риманес.

      – Что же вы сидите в темноте, Темпест? – спросил он весело. – Почему не зажигаете свет?

      – Мне достаточно камина, – сердито ответил я, – для размышлений, по крайней мере.

      – А, так вы размышляли? Бросьте, это дурная привычка. Нынче никто не думает: люди просто не выдерживают, головы у них слабы. Стоит только начать думать, как обрушатся устои общества. И к тому же думать всегда скучно.

      – Я тоже к этому пришел, – мрачно сказал я. – Лусио, со мной что-то не так.

      Его проницательные глаза зажглись отчасти веселым, отчасти удивленным огоньком.

      – Что-то не так? Да что вы говорите? А что с вами может быть не так, Темпест? Разве вы не сказочный богач?

      Я не стал реагировать на его сарказм.

      – Послушайте, друг мой, – отвечал я вместо этого, – знаете ли вы, что я уже две недели вожусь с корректурой своей книги?

      Он кивнул, продолжая улыбаться.

      – Работа почти закончена, и я пришел к заключению, что эта книга не моя. Другими словами, она совершенно не отражает моих чувств, и непонятно, как мне удалось ее написать.

      – Значит, она кажется вам глупой? – с сочувствием спросил Лусио.

      – Нет! – ответил я почти возмущенно. – Глупой – ни в коем случае!

      – Тогда скучной?

      – Нет, она не скучная.

      – Может быть, слишком сентиментальной?

      – И это неверно.

      – Но какой же тогда, дорогой друг? Если она не скучна, не глупа и не слишком сентиментальна, – весело перечислял он, – то какова же она? Должно же у нее быть какое-то свойство?

      – Совершенно верно. И это свойство заключается в том, что она не выражает меня самого, – ответил я с горечью. – Эта книга выше меня. Я не смог бы ее написать сейчас и удивляюсь тому, что сумел тогда. Лусио, я, должно быть, несу страшную чушь? Но мне кажется, что я стоял на какой-то более высокой ступени мысли, когда писал эту книгу. На высоте, с которой пал.

      – Очень печально это слышать, – сказал Риманес. – Из ваших слов можно заключить, что вы склонны к литературному самовозвеличиванию. Это плохо, очень плохо! Ничего хуже и не придумаешь. Писать возвышенно – тяжкий грех, который никогда не прощают критики. Мне вас искренне жаль, мой друг. Не думал, что ваши дела так запущены.

      Несмотря на депрессию, я не мог сдержать смеха.

      – Вы неисправимы, Лусио! Но ваша веселость действует на меня вдохновляюще. Вот что я хочу вам сказать: книга моя написана в некоем тоне, который, хотя и призван выразить нечто мне присущее, моим уже не является. Иначе говоря, мне сегодняшнему он не близок. Должно быть, я сильно переменился с тех пор, когда писал эту книгу.

      – Переменились? Разумеется, а как же иначе? – искренне рассмеялся он. – Пять миллионов фунтов кого угодно сделают лучше – или хуже. Но вы занимаетесь чепухой и беспокоитесь о пустяках.