Тени южных скал. Александр Тамоников

бойцов из-под пуль. Вдруг он замолчал. Наташа протянула руку, тронула темную фигуру майора и тихонько ахнула:

      – Уснул. Совсем замотался, бедный.

      Глеб улыбнулся ее словам: до чего жалостливая, для каждого есть место в ее сердце. Поправил сползший край куртки:

      – Ты тоже поспи. Помнишь, как я тебя учил? На фронте каждая спокойная минутка на счету, а на передовой и ее не будет. Молодец, что других жалеешь, сердце у тебя огромное. Не забывай и себя жалеть. Поспишь, наберешься сил и еще больше людей спасешь.

      Девушка вдруг доверчиво прижалась к нему, зашептала в самое ухо:

      – Вы хороший такой. Помогли мне, учите меня, кормите. А я ведь соврала, соврала про немца.

      Капитан Шубин почувствовал, как снова струйка горячих слез потекла из глаз девушки по его шее. В самое ухо Наташа шептала горячо, спешила поделиться секретом, который так ее мучил:

      – Я солгала, всем солгала. И вам, и политруку! Неправду сказала, жжет теперь изнутри. Я ведь знала, что немца спасаю, почти сразу поняла, а не смогла бросить его. Скинула раненого в окоп и обратно по полю, смотрю – лежит. Я к нему, а он мне по-немецки – хилфе, хилфе. Пальцами меня держит, а у самого рука в крови. Обычный ведь человек, почти как наш. Плачет лежит, словно ребенок, плохо ему, больно, умирать не хочется. Я ведь немцев никогда вживую не видела, они всегда там, по другую сторону поля боя. Говорят, вот фрицы, враги, гитлеровцы, а он не черт с рогами и не злой совсем был, товарищ Шубин! Обычный, слабый и ужас какой испуганный. Плачет, и кровь горячая, человеческая бежит. Вот я и не смогла его бросить там помирать! Схватила за рукав, на себя взвалила и вперед. Тащила его и плакала, оттого что стыдно: немца спасаю. А бросить не могу: он ведь человек. Вот и вышло, что только всем хуже сделала. Никому от моей доброты не было пользы. Политрук меня выстыдил перед всем санбатальоном, да и немец этот несчастный помер. Всё зря. Тяжело мне, тошно, будто грязью измазалась. Совестно, что соврала всем и не спасла никого. Никчемная я, совсем никчемная.

      Глеб погладил вздрагивающие плечи через толстый слой ватника:

      – Не говори так, Наташа. Ты хорошая, очень добрая. Такой и должна быть девушка, ты ведь будущая мать и жена. Война – жестокое место, где люди превращаются в зверей. Выжить хотят, а выжить можно, если убьешь врага. Он тебя ударит, а ты его еще сильнее в ответ. Просто ты человеком осталась, не озверела. Значит, любить умеешь и жалеть, и тебе хочется спасти каждого. Я опытный разведчик, – он вдруг признался Наташе в том, о чем боялся даже думать с собой наедине, – только жить мне тяжело от моих подвигов. Сны снятся страшные, мертвецы в них. Все, кого убил, кого не спас, приходят ко мне. Лица, лица, лица. Я ведь им смерть принес, не уберег от выстрела или убил, чтобы самому выжить. Днем не помнишь об этом, а ночью страшно и на душе тоскливо. Тошно от того, что не быть мне больше никогда обычным человеком. Кровь у меня на руках. Не хотел я такой жизни, а пришлось из-за войны. Такая работа у военных, особенно у офицеров. Должны мы защищать родину и когда страшно,