Приключения Оффенбаха в Америке. Екатерина Глаголева

растолстею, какие бы усилия ни прилагали для этого в Америке, разве что лопну. Но последнее не входит в мои планы.

      Итак, я очень быстро позавтракал, поскольку меня занимала лишь одна мысль: поскорее увидеть крытый сад Гилмора, где мне предстояло выступать.

      Мне рассказали, что это бывший вокзал или что-то в этом роде, где знаменитый мистер Барнум, забавляющий публику показом уродов и всяких диковинок, устраивал цирковые представления, гонки на велосипедах и сражения между ковбоями и индейцами. Год назад его снял Патрик Гилмор – главный дирижер военных оркестров, участник Гражданской войны и организатор двух музыкальных фестивалей в Бостоне, для которых построили Колизей, вмещавший сначала шестьдесят, а затем и сто двадцать тысяч человек; на один из этих фестивалей он смог залучить Иоганна Штрауса из Вены. И вот теперь мне предстояло увидеть, во что капельмейстер 22-го пехотного полка, совершавший концертные туры по Европе, превратил бывший цирк.

      Посреди зарослей тропических растений сооружена эстрада для оркестра на сто – сто двадцать музыкантов. Кругом фонтаны, лужайки, цветы, клумбы, по которым свободно гуляет публика. Прямо напротив входа – большой водопад, чтобы развлекать зрителей в антрактах имитацией Ниагары. Цветные фонарики образуют эффектную радугу, везде сияют тысячи огней. По обе стороны от эстрады – небольшие шале на семь-восемь человек: удачная замена театральным ложам. Любители слушать музыку с высоты могут занять места в амфитеатре или на большой галерее с обычными ложами, в общей сложности в зале могут разместиться восемь-девять тысяч человек. Всё вместе отдаленно напоминает Зимний сад в Париже, на Елисейских Полях, который когда-то пользовался бешеной популярностью, но просуществовал всего четыре года и был снесен, кажется, в пятьдесят первом, потому что управлявшее им общество разорилось. А какие веселые там закатывали балы! Зал Гилмора же еще этой зимой служил местом для молитвенных собраний, поэтому я был рад убедиться, что ни одна пальма не завяла от скуки.

      В восторге от зала, я стал расспрашивать директора об оркестре; он заверил меня, что нанятые им сто десять музыкантов – лучшие в Нью-Йорке.

      Директор Теодор Томас – немец из Нижней Саксонии; это мужчина лет сорока, усами и выражением лица напоминающий портреты Бисмарка. Мне рассказали, что он с шести лет выступал в концертах – отец обучил его игре на скрипке. Меня это не удивляет: с тех пор как Леопольд Моцарт с триумфом провез своего юного сына по королевским дворам Европы, каждый немецкий музыкантишка мечтает о том, что у него родится сын-виртуоз. И как только у него рождается сын, отец пытается сделать его виртуозом. (Мой отец тоже заставлял нас с Юлиусом играть в пивных и намеренно скостил мне два года, чтобы мое дарование выглядело моложе.) К десяти годам Теодор практически кормил всю семью, играя на свадьбах и танцах. Потом Томас-старший увез своих домашних в Америку в погоне за лучшей долей, и там Томас-младший играл в оркестрах,