Чокнутая будущая. Тата Алатова

лишь «понятия не имею, зачем я на этой женщине женился. Она мне даже никогда не нравилась». Это было необычно, ведь Алеша охотно очаровывался. Он любил любовь, эти волнение и трепет, придававшие его глазам особый блеск, о котором так восторженно писали потом поклонницы.

      – Алеша высоко ценит твои выдающиеся достоинства, – ответила я убежденно.

      Женщина, женившая на себе мужчину, которому даже не нравилась, безусловно, способна на многое.

      – Да при чем тут этот болван! – воскликнула Лиза. – Я говорю об Антоне!

      Я так удивилась, что повернулась к ней, – она казалась сердитой и смущенной одновременно.

      С таким лицом не говорят о… как это? О деверях.

      С таким лицом выпытывают интимные подробности о жизни бывших.

      С таким лицом могла бы говорить об Антоне я – ведь это мне предстоит с ним грехопасть.

      У Лизы не было ни одной очевидной причины делать такое лицо.

      А неочевидные подсказывали, что мне довелось стать частью той еще семейки. Извращенцы!

      И в эту минуту зашипело сбитое кофейной лавой пламя в конфорке.

      Ну конечно!

      Разве могло быть по-другому?

      Кофе проклевывался, рос и созревал исключительно для того, чтобы однажды вырваться на свободу из узкого горлышка турки и понестись вскачь, свободным и неукротимым.

      – Ах, какая неприятность! – воскликнула я в сердцах.

      Бабушка пребольно била меня по губам за любое мало-мальски серьезное ругательство, и порой я выражалась странно для посторонних.

      Лиза даже не пошевелилась.

      По какой-то причине у нее отсутствовал безусловный инстинкт каждой женщины, который подбрасывал нас на месте в поисках тряпки каждый раз, когда где-то что-то проливалось или крошилось.

      Она продолжала сидеть на месте, втиснутая в узкое пространство между холодильником и столом, и сверлила меня взглядом.

      – Ну так что? – поторопила она.

      – Что «что»? – переспросила я, раздраженно протирая плиту. – Почему вообще Антон должен был мне что-то сказать? Я его даже не знаю.

      – Вы разговаривали вчера в кустах за загсом.

      А ты, моль настырная, значит, подглядывала?

      – Я бы не назвала это разговором. Так, несколько фраз ни о чем. При чем тут ты?

      – Значит, ты должна поговорить с ним обо мне.

      – Я?! Должна? – Это было так изумительно-нагло, что слов приличных не находилось, а с неприличными я не дружила. – С чего это?

      – Как новая жена Алеши.

      – Лиза, я ничего не понимаю, – призналась я, ставя на огонь новую турку с кофе.

      – Разве тебе никто ничего не сказал?

      – Чего ничего?

      У этой дамочки была поразительная способность невнятно излагать свои мысли.

      Тут на кухне появился и сам Алеша – в молочно-белой шелковой пижаме, подчеркивающей его идеальный искусственный загар, художественно взъерошенный и сверкающий белозубой улыбкой, особой его гордостью.

      – Лизонька, душа моя, – нежно пропев, он целомудренно клюнул