Целитель. Союз нерушимый?. Валерий Петрович Большаков

сказал я, и вернулся в дом.

      Часа два мы с генералом просидели в гостиной, ударными темпами собирая микроЭВМ и захламляя большой стол, как вдруг Револий Михайлович встрепенулся.

      – Так рано ж еще… – пролепетал он, медленно привставая со стула.

      Недоумевая, я глянул на него, а затем посмотрел за окно. Во двор плавно въезжал громадный приземистый «ЗиЛ», бликуя зеленоватыми пуленепробиваемыми стеклами. Генерал растерянно покрутил головой, словно озорник, боящийся родительского гнева.

      – Я намусорил, я и уберу, – успокоил его, откладывая дымящийся паяльник, и делая вид, что ничего не понимаю. В сыновней почтительности Суслова-младшего доминировали вынужденное послушание и робость перед строгим отцом. Но не демонстрировать же мне свой житейский опыт! Приятно это будет Револию Михайловичу? То-то и оно.

      Со двора донеслись громкие голоса, дверь распахнулась и в гостиную шагнул высокий сухопарый человек с тонкими чертами умного лица. Быстрый и острый взгляд его светлых глаз за толстыми линзами очков вызывал ощущение неуюта.

      – Доброго дня, Револий, – проговорил Михаил Андреевич Суслов, по-горьковски окая. Стащив на ходу тяжелое пальто с каракулевым воротником, он передал его на руки сыну. – У нас гости?

      Михаил Андреевич снял папаху-пирожок и длинными худыми пальцами пригладил непослушную белую прядь.

      – Здравствуйте, молодой человек, – сказал он церемонно, не меняя бесстрастного выражения на худом лице с высокими скулами, малоподвижном, словно каменном. Я встал.

      – Здравствуйте, Михаил Андреевич, – сказал вежливо, как мальчик из хорошей семьи, и тут же все испортил, добавив простовато-местечковое: – Извините, что насвинячил…

      Суслов даже не улыбнулся. Вопросительно повел бровью, и с облегчением приземлился на скрипучий венский стул. Я тоже присел.

      – Это Михаил Гарин, – храбро вступил генерал, – он участвует в смотре научно-технического творчества молодежи на ВДНХ. Лауреат!

      Я с сомнением посмотрел на Револия Михайловича, а Суслов-старший обратился ко мне:

      – Тёзка, значит? – повернувшись к сыну, он проговорил: – Извини, что помешал прогрессу. Сердчишко забарахлило, пришлось уйти пораньше. А Борис Александрович сюда сразу, на свежий воздух…

      Плотный, налитой здоровьем начальник охраны, стоявший у дверей, наметил улыбку.

      – Тогда закругляемся, Миша, – бодро сказал генерал. – Тем более, обедать пора. Полпервого уже!

      – Пожалуй, – поддакнул Михаил Андреевич, сдержанно кивая.

      Я отнес недоделанный «Коминтерн-1» в «генеральскую» комнату, и стал аккуратно складывать детали в картонную коробку, исподволь наблюдая за Сусловым.

      Оказалось, что ничего общего у этой исторической личности ни с парадными портретами, ни с плохонькими фотографиями не имеется. Передо мной сидел пожилой, усталый человек, обладавший огромной властью, но ничего не взявший для себя.

      Либеральные газетенки из