Обронила синица перо из гнезда. Юрий Манаков

для народу.

      – Не цепляйся, Никифор. Мы такие же, как ты. И мракобесов не мене тебя перевели.

      – Вот осилим наш новый советский язык, тогда уж ни разу и не помянем энтот пережиток прошлого.

      – Всё б отдал, лишь бы опять очутиться на занятьях политической грамоты в Красном уголке нашей казармы.

      – Я б тоже, – сиди себе, слухай комисаровы зажигательны речи об истреблении контры и кулачья.

      – Можно тайком и вздремнуть, особливо ежли с ночного наряда аль там с какого задания.

      – Размечтались, разнюнились, ровно бабы беременны! Бдительность, товарищи, не терять! Аль забыли, где мы?

      – Никак нет, Аграфёна Павловна! Всё помним – и ухо революционное востро держим!

      – Ты, Игнашка, нюх ли чё ли утерял? Передразнивашь? Аль издеваться здумал? Да я тебя враз пристрелю, прям здесь, на месте, как контру замаскированную!

      – А я чё, я как все! И не шуткую иль там издеваюсь. Я тоже за мировую революцию жизню свою не раздумывая отдам!

      – Не трещи, бергал немытый! – Фенька устало вздохнула. – Язык у тебя, братец, больно поган. Я-то ишо стерпю, а вот покойный Осип давно бы уже определил тебя в распыл, как скрытого врага нашей революции.

      – Вовремя прибрал его Господь.

      – Никифор, угомони же ты наконец другана! Ишо хошь раз брякнет энта мракобесна слизь, точно пристрелю.

      – Ступай, Игнат, коней проведай, да оглядись, как там, скоро ль утихнет. А ты, товарищ командир наш, не серчай. Игнашку ишо сопляком секли крапивкой за евойный язык страмной.

      Игнат вбежал со двора минут через пятнадцать. Вид у бергала был растерянным. Он грузно опустился по косяку у порога на пол.

      – Лошади пропали! Недоуздки пообрывали и ушли. Весь лог обшарил, да ить метёт, идём, однако, все искать, куды они позабивались!

      – Айда! Аграфёна пущай в избе опнётся, не бабье дело в такую сутемень лезть.

      – Ты, Никишка, чё распряжашься? Кто командир? Я покуль. Вот я вам и приказываю: сидеть и – ни с места! От жилья да от людей кони далёко не уйдут. Они ж не таки глупы, как вы! Метель улягет – вернутся.

      Чоновцы глухо зароптали, но в открытую пререкаться и ослушиваться никто не решился. Игнат так и остался сидеть у порога, свесив обнажённую коротко стриженную голову свою. Будёновка валялась в ногах. Спустя некоторое время он виновато поднял набрякшие глаза на Феньку-Стрелка.

      – Товарищ командир, дозволь мне ишо раз пройти по логу? Метель вроде стихает. Поди, отыщу лошадок-то.

      – Стихает, говоришь? Ступай, разведай, да тока чтобы скоренько. Ты, Тимофей, давай с им. Четыре глаза – энто не два. По следам ищите. Да оружье возьмите. Мало ли чё.

      – Есть, товарищ командир! – бодро откликнулись оба бергала и, повеселевшие, растворились за дверцей в снежной круговерти, напор которой заметно ослабевал, а серое небо прояснялось, и кое-где тускло проступала синева.

      – К вечеру морозец шибанёт. – Тимофей покрутил головой, зачем-то шумно втянул в себя несколько