Река играет. Владимир Короленко

как прежде он набежал на нас, мрак убегает теперь к северу. Темное покрывало взметнулось гигантским взмахом в беспредельных пространствах, пробежало по волнистым очертаниям облаков и исчезло. Свет струится теперь, после темноты, еще ярче и веселее прежнего, разливаясь победным сиянием. Теперь земля оделась опять в те же бледные тени и странные цвета, но они производят другое впечатление: то было угасание и смерть, а теперь наступало возрождение…

IX

      Солнце, солнце!.. Я не подозревал, что и на меня его новое появление произведет такое сильное, такое облегчающее, такое отрадное впечатление, близкое к благоговению, к преклонению, к молитве… Что это было: отзвук старого, залегающего в далеких глубинах каждого человеческого сердца преклонения перед источником света, или, проще, я почувствовал в эту минуту, что этот первый проблеск прогнал прочь густо столпившиеся призраки предрассудка, предубеждения, вражду этой толпы?.. Мелькнул свет – и мы стали опять братьями… Да, не знаю, что это было, но только и мой вздох присоединился к общему облегченному вздоху толпы… Мрачный великан стоял с поднятым кверху лицом, на котором разливалось отражение рождавшегося света. Он улыбался.

      – Ах ты, б-боже мой!.. – повторил он уже с другим, благодушным выражением. – И до чего только, братцы, народ дошел. Н-ну!..

      Конец страхам, конец озлоблению. В толпе говор и шум.

      – Должны мы господа благодарить… Дозволил нам живым остаться, батюшка!..

      – А еще хотели остроумов бить. То-то вот глупость…

      – А разве правда, что хотели бить? – спрашиваю я, чувствуя, что теперь можно уже свободно говорить это, без прежней напряженной неловкости.

      – Да ведь это что: от пития это, от винного. Пьяненький мужичок первый и взбунтовался… Ну да ведь ничего не вышло, слава те господи!

      – А у нас, братцы, мужики и без остроумов знали, что будет затмение, – выступает внезапно мужичок из-за Пучежа. – Ей-богу… Потому старики учили: ежели, говорят, месяц по зорям ходит, – непременно к затмению… Ну только в какой день – этого не знали… Это, нечего хвастать, было нам неизвестно.

      – А они, видишь, как рассчитали. В аккурат! Как ихний маятник ударил, тут и началось…

      – Премудрость…

      – Затем и разум даден человеку…

      – Вишь, и опять взыграло… Гляди, как разгорается.

      – Содвигается тьма-то!

      – Теперь сползет небось!

      – Содвинется на сторону – и шабаш.

      – И опять радуется всякая тварь…

      – Слава Христу, опять живы мы…

      – А что, господа, дозвольте спросить у вас… – благодушно подходит в это время кто-то к самой ограде. Но ближайший из наблюдателей нетерпеливо машет рукой: он смотрит и считает секунды.

      – Не мешай! – останавливают из толпы. – Чего лезешь, – не видишь, что ли? Еще ведь не вовсе кончилось.

      – Отдай, отдай назад! Осади! – вполголоса, но уже без всякой внушительности произносят городовые. Солдаты, ружья к ноге, носы кверху, с наивною неподвижностью тоже следят