Совдетство. Узник пятого волнореза. Юрий Поляков

строго спросил:

      – Где Ашот Михайлович Сундукян, 1944 года рождения?

      – Сами не знаем… – неумело всплеснула руками мать нарушителя.

      Участковый хотел поглядеть ей в глаза, но передумал: сквозь такие толстенные стекла понять, какой у человека взгляд, честный или лживый, невозможно.

      – Будем объявлять в розыск.

      – Зачем в розыск?

      – А ты чего хотела, женщина? Это же – 117-я с отягчающими.

      – Она сама с ним пошла!

      – И что с того? Там и справка от гинеколога приложена. Мало ему гулящих? Пусть лучше сам придет! За явку с повинной скостят пару лет.

      – Может, денег дать? – Нинон положила руку на грудь, где хранила, пристегнув булавкой к лифчику, семейные сбережения.

      – Кому дать?

      – Тебе.

      – А заявление я куда дену – съем? Оно же в горотделе на контроле.

      – Что же делать?

      Тут казачка заметила, как мы с Лариком, разинув рты, внимательно слушаем их разговор, и так рявкнула, что нас ветром сдуло. Но имя Мурмана мы уловили. На следующий день вернувшись с моря, я с удивлением увидел у нашей покосившейся калитки белую «Волгу» со скачущим серебряным оленем на покатом капоте, именно такие тачки угонял Юрий Деточкин в фильме «Берегись автомобиля». Шофер в ворсистой, несмотря на жару, кепке, опершись о крыло, величественно курил. За столом под виноградным навесом сидел лысый пузатый грузин в белом костюме. Лицо у гостя было красное, щекастое, а густые сросшиеся брови над мощным носом напоминали фигурную скобку. На волосатом пальце сверкал золотой перстень с печаткой, а на ногах сияли белые лаковые штиблеты с мысками, острыми, как нос Буратино. Машико стояла перед ним на коленях и плакала, а Нинон, увидев нас, замахала руками, мол, сгиньте с глаз долой, ироды!

      Через несколько дней появился Ашот, тихий, побитый и пристыженный, а вскоре мы отбыли в Москву. К Новому году Батурины получили, как обычно, из Нового Афона посылку с мандаринами и письмо, из него следовало, что рядового запаса, чудом избежавшего наказания, слава богу, женили на проводнице поезда дальнего следования Эмме, правда, разведенной и с сыном-пионером, но зато обладательницей двухкомнатной секции в Сухуми. А еще она привозила из рейсов много отличных шмоток. Когда мы приехали в следующий сезон, гордый Ашот, одетый во все импортное, похвалялся своей женой, предлагая оценить ее в купальнике на пляже. Я так и сделал: ничего особенного, не считая арбузной груди и бедер, напоминающих контрабас. А вот Башашкин одобрительно цокнул языком и, к неудовольствию тети Вали, сказанул, что без хорошего смычка в этой оркестровой яме делать нечего.

      Прошел год. Из обрывков разговоров я узнал, что молодая семья распалась. Пока жена пропадала в рейсах, Ашот бездельничал, сшибал девушек на пляже, прельщая их своей атлетической фигурой и завлекая на ночные прогулки вдоль моря, но теперь уже по взаимному согласию. Однако и Эмма своего не упускала, как-то из поездки, кроме обновок, она привезла нехорошую болезнь, впрочем, проводница всех уверяла, что чиста, как утренняя роса, а «наградил» ее как раз