Ворон. Ольга Форш

довольно вам торжества? – сказал он ему. – Слышали: все страны вам должники? По искусству вы – первейшая страна…

      – К сожалению, это первенство в искусстве мы купили ценой своего политического существования, – отрезал Доменико так желчно, что княгиня с испугом оглянулась кругом.

      Иванов, как бы спрятавшись за синие стекла своих очков, упорно молчал. С лица Гоголя не сходило лукавство. Багрецов, как всегда не в интимном кружке, умел настолько стушеваться, что никому не приходило и в голову его замечать. Но внутренне он был в сильном волнении от того, чем разрешится визит Доменико. Его революционным речам здесь до грубости неуместно было звучать. Вдруг Гоголь придумал ловкий маневр.

      – Княгиня, – сказал он, – к вам не долее как через час придет ваш аббат, и вы будете под надежной защитой. Выслушайте же пока, не оскорбляясь их смыслом, речи Доменико. Тем более, если молодой друг наш заблуждается и пришел к вам с полным доверием, вы должны его выслушать, хотя б для того, чтобы узнать, от чего именно его вам придется спасать! Доменико – такое же дитя народа, как и те, что зовут вас «beata» и к кому вы столь бесконечно добры.

      – Только разрешите держать мне свою речь в более уединенном месте, – попросил итальянец.

      – На моем акведуке, – подсказал Гоголь.

      Княгиня ласково улыбнулась. Артистка проснулась в ней. Горячее лицо Доменико, необычайный в ее доме тон – все ее заинтересовало. Она сказала:

      – Разумеется, на акведуке всего безопаснее. К тому же, кроме Николая Васильича, туда любят лазить только коты. Еще несомненное преимущество: там сухо, и даже этот малярийный час не опасен.

      По каменной лестнице они вошли на просторную террасу, вознесенную высоко над городом. Солнце село, и набежавшие сумерки уже поспели заполнить весь город лиловою мглою и отнять у зданий их дневную отчетливость. Пустыня Кампаньи отодвинулась дальше и казалась затихнувшим в безмерности океаном.

      – Я люблю этот тихий час, – сказала княгиня, – когда Рим замирает пред тем, как ему вспыхнуть огнями. Даже пения не слышно. Я вас слушаю, – повернулась она к Доменико.

      – Княгиня, – начал он в заметном волненье, – я буду говорить вам о том, что поглотило все мои мысли и чувства, всю кровь до последней капли. Я буду вам говорить о судьбах Италии. Простите, если это выйдет немного похоже на лекцию, но ведь в истории без беглого обзора прошлого нельзя понять, чего мы жаждем в настоящем.

      – Охотно вас слушаю, – сказала княгиня, – хотя, признаться, если это политика – я всех менее могу вам помочь…

      – Вы наблюдали, княгиня, в силу вашего положения всегда только внешний ход событий, не зная их корня. Вы имели влияние в высших сферах, но были устранены от самого процесса жизни. Но ведь только участие в этом процессе и дает человеку сознание своей неразрывной связи с целым. Княгиня, припомните, как прекрасно вы понимали страдания патриота Адама Мицкевича, как глубоко хотели их облегчить. Так вот: эти страдания сейчас – удел целого народа, которым вы окружены, который, как сказал сейчас