Маленькие радости. Оливия Уэдсли

е не вызывать отвращения у собственной семьи, требуется определенная широта души и серьезное умение держать язык за зубами.

      Капитан Сомарец находился в той стадии опьянения, которая вызывает душевный подъем. Он видел окружающее (в тот момент это была обычная унылая задняя улочка) сияющими глазами поэта.

      Внезапно весь его вес и лучезарное благословение обрушились на маленькое чахлое деревцо рядом.

      – Одурманивающий аромат сирени, первые лучи восхода озаряют еще темную улицу, уличные фонари бросают на нее пятна света – какое великолепное зрелище! – медленно бормотал он, покачиваясь на ногах.

      Он опустил взгляд и с упреком уставился на одну из своих нетвердо держащихся ног в порванном ботинке.

      – Предательница, – с грустной улыбкой произнес он. Капитан пустился дальше в опасное путешествие к ближайшему фонарному столбу и, покачиваясь на ходу, приятным баритоном запел «Марсельезу». Он добрался в пении до хоровой части, а в своем путешествии до обнесенного оградой жилища, когда маленькая девочка, примостившаяся на пороге, поднялась и пошла ему навстречу. Она взяла его за руку.

      – Идем домой, – сказала она, проглатывая два слова в одном.

      Капитан посмотрел на нее:

      – Ты ищешь меня, дочь моя?

      – Ну, идем, ты, порченый, – ответила девочка. Она была мала, совершенно оборвана, и ее белое, с заостренными чертами личико под копной нечесаных коротких волос выглядело очень смышленым. Она тащила отца легкими толчками, уцепившись за его локоть тонкими ручками. Он вдруг остановился и наклонился к ней.

      – Мягкость, моя дорогая Тони, – произнес он приятным голосом, – есть добродетель, которая должна быть свойственна каждому женскому существу.

      Девочка свободной рукой потерла себе лицо и чихнула.

      – У меня ноги насквозь озябли, – ответила она. – Если ты не собираешься идти, так и скажи, и тогда оставайся здесь, понял?

      Тони снова чихнула. Ей было очень холодно. То был понедельник – день, когда получались деньги, и ей не впервые приходилось совершать такие путешествия.

      «Особое счастье, что он накачался так рано», – было ее единственной мыслью, когда они свернули с аллеи и, войдя в дом, начали карабкаться по темной, дурно пахнущей лестнице.

      Когда они добрались до угла площадки, Тони по привычке осторожно запустила руку в карман отца.

      «Вот счастье, – подумала она снова, – там еще остались деньги».

      Она заботливо зажала несколько монет в руке и очень тихо стала вытаскивать кулак из кармана.

      Капитан Сомарец подстерег этот момент, и ее рука столкнулась с его свисавшей рукой. Он нетвердо повернулся на каблуках, и его усталое, внезапно покрасневшее лицо подернулось злой усмешкой.

      – Ты осмелилась, ты осмелилась, – произнес он мягко, – ты хотела украсть последние мои деньги, единственную вещь, которая – черт возьми! – вообще скрашивает жизнь. Не делай этого, моя дорогая, не делай! – Он схватил ее тонкую маленькую грязную ручку и сжимал ее до тех пор, пока она не разжала пальцы и несколько медяков не упали обратно в его карман.

      Тони не вскрикнула и перенесла боль стоически.

      – Я голодна, – сказала она, – и Фэйн также. – Она ухватилась за его пальто. – Дай мне пенни, и мы купим себе поскребки.

      Сомарец, к которому вернулось было хорошее настроение, снова сделал гримасу.

      – Несносное существо, – произнес он спокойно. Он взобрался сам по последним расшатанным ступенькам и открыл дверь.

      Сомарец остановился на пороге комнаты и окинул взглядом свое жилье: оно не было ни просторным, ни чистым, ни приятным. Бледные сумерки, как туман, проникали через грязные окна. Пол был без ковра. В одном углу сломанной кровати лежала спящая женщина, с открытым ртом, с руками, как плети, свисавшими с обеих сторон. Воздух был тяжелый от испарений плохого виски.

      Сомарец, шатаясь, добрался до кровати и грубо стал трясти спящую женщину.

      – Проснись, товарищ моих падений и радостей, – сказал он, но она не двигалась. Он напряг всю свою расшатанную силу, и ему удалось столкнуть ее к краю кровати, после чего он растянулся сам на освободившемся месте.

      Тони нетерпеливо ждала, но он не засыпал и продолжал разговаривать громким возбужденным голосом.

      – Ты же снова взял их, поднимаясь домой, – сказала она небрежно.

      Он послал ей проклятие и продолжал бормотать.

      – Дверь открывается, – произнес он возбужденно, показывая трясущимся пальцем на дверь. Он попытался встать, но не смог. – Тони, – произнес он шепотом, в котором слышался ужас, – иди сюда!

      Она подошла к кровати и, проходя через комнату, сказала:

      – Войди, поганый трусишка, они оба – как мертвые.

      – Тони, – закричал Сомарец, когда дверь распахнулась шире. Он лихорадочно ухватился за нее, и его скрюченные руки, как клещи, захватили ее тонкие маленькие ручки.

      – Это же Фэйн, – сказала она, стараясь освободить руки. –