Степан Разин. Казаки. Иван Наживин

новых пришли… – сказал спальник. – Один старик, поп безместный, должно, а другой помоложе, просто странник. Больно, говорят, горазд старый-то всякое рассказывать…

      – А ну, позови его…

      Чрез короткое время в тихо сияющую лампадами и душную – окна все были закрыты – опочивальню царя впустили нового богомольца, худенького старичка в подряснике выцветшем, с поганенькой бородёнкой на постном морщинистом личике и живыми глазками, тихо светившимися в отблесках лампад.

      Старичок разом, у порога, распростёрся на полу.

      – Ну, ползи, ползи, старче… – ласково сказал царь, зевая. – Откелева ты будешь с дружком твоим?

      – Града настоящего не имамы, но грядущего взыскуем… – проговорил так же ласково старичок.

      – Вон как… – проговорил царь. – Какого же это града взыскуете вы, Божьи люди?

      – А какой, батюшка царь, откроется, какой откроется… – отвечал старик. – Наперед нам это не открыто. Поглядит, поглядит Господь на смятения-то человеческие, смилосердится и откроет в своё время…

      Царь зевнул. Это было любопытно, но напрягать усталую голову не хотелось.

      – А как зовут тебя отец?

      – Евдокимом крестили, батюшка, Евдокимом…

      – Сказывают про тебя, что ты рассказываешь гоже… – проговорил царь, опять зевая.

      – И-и, батюшка царь… – скромно заметил старик. – Всю ведь Русь исходил и вдоль, и поперёк, всего насмотрелся, всего наслушался. И нестроения всякого много видел, и благолепия, и премудрости, и пусторни всяческой… Порассказать есть чего, это что говорить… Чего тебе, батюшка царь, желательно: божественного ли али, может, посмешнее чего?…

      Алексей Михайлович очень не прочь был посмеяться и присказки и прибаутки всякие любил, но раскрываться так ему, царю, перед старцем незнакомым было негораздо, да и кроткое сияние лампад навевало на душу тихое, молитвенное созерцание, и потому он сказал:

      – Нет, уж на сон грядущий лучше чего от божественного…

      Старик подумал маленько.

      – Вот расскажу я тебе старинное сказание про грешника одного, – сказал он. – В Киеве недавно слышал я его от одного чернеца… Только уж ты сделай милость, батюшка, повели сесть мне, а то ноги-то мои старые, натруженные плохо меня слушаться стали… – сказал он и, точно совершенно уверенный, что в этой милости царь не откажет ему, быстро опустился на пол и свернул под себя ноги калачиком. – Ну, вот… – вздохнул он и размеренным, ласковым, каким-то точно снотворным голосом настоящего бахаря начал древлее сказание о кровосмесителе…

      Тихо было в опочивальне. Алексей Михайлович лежал с закрытыми глазами.

      Стучали колотушки сторожей. Собаки заливались, лаяли. За Тайнинской башней, в кустах, над рекой запел соловей. А по чёрной зубчатой стене от времени до времени слышалось:

      – Славен город Москва…

      – Славен город Рязань…

      – Славен город Володимер…

      И Господь, среди звёзд, с удовольствием