Видали мы ваши чудеса!. Ольга Голотвина

Да и дитё твое горластое утихло бы, дало бы нам всем выспаться. Только с чего это я буду стараться посреди ночи? Мне завтра в путь идти, так я, пожалуй, лягу…

      Хозяйка метнула на старуху укоризненный взгляд:

      – И сможешь уснуть, зная, что рядом дитё малое мается?

      – На весь мир не угодишь, только себя уморишь. Какой мне прок с тех хлопот? Люди – они неблагодарные. Ты разорвись хоть надвое, а они спросят: почему не нач́ етверо?

      – Ясно, – вздохнула хозяйка. – Ложитесь-ка спать, люди добрые, а мы тут вдвоем еще посудачим…

      Скоморохи без единого слова улеглись по лавкам. А Калина со старухой сели рядышком возле люльки. Они негромко переговаривались, но их голоса заглушал рев младенца. Дарёна прислушивалась, но разобрала только горький вскрик хозяйки: «Может, еще последнюю рубаху тебе отдать?!»

      Наконец женщины договорились. Старуха встала, распорядилась:

      – Заверни сына в свой плат, я его вокруг дома обнесу с заговором.

      Дарёна юркнула за занавеску – пусть не видят женщины, что она подслушивает.

      Хлопнула дверь, за нею стих детский плач.

      Вскоре от открытого окна донесся неясный старушечий голос:

      – Сестры-зарницы, красные девицы, вы обороните младенца Демьяна от ночницы, от криксы, от страха ночного. Гоните ночницу за быстрые реки, за глухие леса, за глубокие моря…

      Словам старухи вторил сорочий стрекот. Дарёнка удивилась: ночь же! Сорока-то – дневная птица…

      Голос старухи пропал за углом дома. Ребенок уже молчал.

      «Вот теперь я точно не усну», – подумала Дарёна.

      И соскользнула в глубокий сон.

* * *

      Проснулась Дарёна от бодрого, властного голоса Горыни:

      – А я говорю, дедко Деян: крась рожу сейчас! На плотах споем, плотогонов позабавим – они говорили, этот кусок пути легкий. Когда людей потешаешь, в правильном виде надобно быть! А к вечеру высадят нас у Плешивой косы. Дойдем до Сбитеневки, там поработаем за ужин и ночлег, так что изволь быть размалеванным. Ранним утром двинемся к перевозу – и к обеду будем в Звенце… Я раскрасился, Нерад раскрасился, один ты капризничаешь, как боярышня перед смотринами!

      – Может, еще и Матрёну в шкуру прямо здесь упихаем? – строптиво возразил старый Деян.

      – Матрёна нарядится перед Сбитеневкой, ей на плоту в медвежьей шкуре не плясать… Живо крась харю, не то опоздаем, уйдут плотогоны!

      Дарёна проворно скатилась с печки и кинулась в ноги вожаку скоморохов:

      – Дяденька Горыня, сделай доброе дело, возьми меня с собою на плот! Скажи плотогонам, что я из ватаги! Очень надо мне поскорее в Звенец!

      Горыня чуть подумал и ответил:

      – Ежели бы я плотогонам платил за каждого скомороха, с головы, то я бы тебя, милая, не взял. Я деньги на ветер не бросаю. И колодец до дна вычерпывается, не то что наш тощий кошель… Но раз я уговорился о плате за ватагу, то человеком больше, человеком меньше… Только имей в виду: ты с нами лишь до перевоза. Перевозчик-то как раз с головы берет плату.

      – Спасибо, дяденька Горыня! Авось уговорю перевозчика меня