Хроника одного полка. 1916 год. В окопах. Евгений Анташкевич

от холода в ледяной воде!» – подумала Амалия, однако спросила:

      – Так они, наверное, купаются в одежде?

      – В том-то и дело, что нет…

      – Голые?

      – Практически, в одной рубашке…

      Амалия представила себе такое купание, от этого ей стало хуже, в это время поддал ледяной ветер, и она отворачивалась так, чтобы хотя бы не дуло в лицо.

      Они шли по длинному, скользкому подъёму на Венец, и она почувствовала, что её захлёстывает злость, а по опыту она знала, что на Венце ветер ещё сильнее.

      «Крещенские морозы! А до Нового года были рождественские!.. Их Йезус – бог зимы, что ли? Наверное, у них какой-то свой Йезус, русский, и тоже купается вместе с ними! Как тут всё ужасно, в этой России!»

      Они поднимались по зигзагообразному, покрытому наледью Смоленскому спуску, до деревянной лестницы надо было ещё дойти. Борис что-то говорил, но она его плохо слышала из-за ветра, который, куда ни повернись, дул в лицо и задувал под юбку. Мёрзли руки в такой же, как пальто, худой муфте. Её спутник поддерживал её под локоть, но стоптанные каблуки его австрийских солдатских ботинок скользили. Она балансировала другой рукой и для этого вытаскивала из её муфты, и кисть и пальцы моментально леденели и становились красными, такими, какими она помнила свои кисти и пальцы, когда стирала бесконечные кровавые бинты и солдатские подштанники. Под юбкой было ещё холоднее, и она с завистью посмотрела на армейские суконные штаны Бориса, ей казалось, что в штанах ей было бы несравненно теплее. Она уже была опытная и знала, что у мужчин под штанами ещё и кальсоны, ей бы так.

      «Бедные женщины! – подумала она. – За что Бог нас так жестоко наказывает? Что мы ему сделали плохого?»

      – А какие у них ещё морозы? – спросила она Бориса.

      – Что? – не понял он, не расслышал, потому что ветер, как злая собака, вырвался из-за поворота дороги.

      – Какие у этих русских ещё морозы?

      – Морозы? – переспросил Борис. – Ты о чём?

      Вдруг он стал скользить вниз, ухватился за тонкий прут на обочине, но не удержался и на широко расставленных ногах съезжал по наледи и потянул за собой Амалию. Они съезжали вместе, Амалия разозлилась на неловкого спутника, стряхнула его руку с локтя и тоже ухватилась за ближние кусты. И остановилась.

      «Фраер!» – подумала она про Бориса и оглянулась. Борис перестал скользить, он остановился, застыл на широко расставленных ногах, балансируя руками, и ей стало его жалко и неловко, ведь сколько он ей сделал доброго, пока они ехали в этот ледяной Симбирск. Практически он её спас от австрийских военнопленных, так и ждавших удобного момента, чтобы наброситься и изнасиловать её, уже беременную.

      Она дотянулась до его руки, они зацепились, и она почувствовала, что у Бориса тёплые, почти горячие пальцы.

      Она чувствовала эти пальцы и раньше, но Борис, Барух, ничего такого себе не позволял, хотя по его глазам она всё видела и всё понимала, только не понимала, что ей с этим делать. Барух Кюнеман. Это уже русские в Симбирске прозвали его Борисом и даже фамилию дали – Ку́нен. Или Куне́н. Но всё равно