Петр Первый. Алексей Толстой

к богатому боярину, протягивая земляные, шелудивые ладони… Нахмурясь, подбоченясь, Михаил медленно пробирался в плотной толпе.

      – Нарядный, поделись…

      – Кинь полушку…

      – Вот я ртом поймаю…

      – Дай деньгу, дай, дай…

      – Смотри, дерьмом замажу, – дай лучше…

      – Горсть вшей продам! Купи – даром отдам!

      – Топчи меня, топчи, жрать хочу…

      Конь, беспокоясь, грыз удила, косился гордым зрачком на машущие лохмотья, взъерошенные головы, страшные лица. Все наглее лезли нищие и бродяги. Так он проплыл до конца Ильинки. Здесь на столбе под иконкой была прибита грамота. Какой-то благообразный человек, перекрикивая, читал:

      – «Мы, великие государи, тебя, ближнего боярина и сберегателя, князя Василия Васильевича Голицына, за твою к нам многую и радетельную службу, за то, что такие свирепые и исконные креста святого и всего христианства неприятели твоею службою не нечаянно и никогда неслыханно от наших царских ратей в жилищах их поганских поражены, и побеждены, и прогнаны…»

      Хрипучий голос из толпы:

      – Кто поражены, побеждены? Мы али татары?

      Толпа тотчас загудела, сердито:

      – Это где это мы татар победили, когда?

      – Мы их и в лицо-то не видали в Крыму…

      – Видели, как бежали от них без памяти…

      – А кто дурак этот, – грамоту читает?

      – Подьячий из Кремля…

      – Голицынский холоп, пес верный…

      – Ну-ка, потяни его за полу…

      Благообразный человек, срывая голос, читал:

      – «…татары сами себе и жилищам своим явились разорителями, в Перекопи посады и села пожгли и, исполнясь отчаяния и ужаса, со своими погаными ордами тебе не показались… И что ты со своими ратными людьми к нашим границам с вышеописанными славными во всем свете победами, не хуже Моисея, изведшего израильских людей из земли Египетской, возвратился в целости, – за все то милостиво и премилостиво тебя похваляем…»

      Кривой черный человек с железными волосами опять крикнул:

      – Чтец, а про меня в грамоте не написано?

      Засмеялись. Кое-кто, выругавшись, отошел. Ком грязи ударился в грамоту… «Стража!» – закричал чтец, загородясь рукой… Тыртов, раздвигая конем народ, стал пробираться к кривому. Но Цыган только ощерил на него осколки зубов и пропал. Кто-то схватил за узду. «Вот этого бы раздеть!..» Кто-то шильцем кольнул коня, – тот забил, храпя, – взвился. Свистнули по-разбойничьи. Камень, пролетев, царапнул щеку. Под рев, свист и гиканье Тыртов вылетел из толпы.

      У Никольских ворот он увидел верхами Степку Одоевского и бледного горбоносого человека с красивыми усиками. По неживым складкам одежды было заметно, что под ферязью на нем – кольчуга. Тыртов сорвал шапку и поклонился до конской гривы Федору Левонтьевичу Шакловитому. Умное лицо его было хмуро, нижняя губа плотно прикрывала верхнюю. Недобро щурился на толпу. Одоевский спросил:

      – Ты кричал