Сандро из Чегема. Том 2. Фазиль Искандер

с бабами и от этого весь сыр-бор. Чего это он в три часа ночи шныряет на мотоцикле?

      – Конечно, – говорит Алексей, – теперь надо так держаться. Но ты напрасно нахальничал с ним.

      Я-то понимаю, что ему теперь неловко перед своей Греточкой. Слов, конечно, они не понимали, но все ясно было и без слов: я выгнал майора, который заставил его одеться.

      И я, чтобы смягчить обстановку, разливаю спирт, и мы садимся за стол. Сестрицы расщебетались, а Греточка поглядывает на меня блестящими глазами, и темная прядка то и дело падает на лоб. Хороша была, чертовка!

      Одним словом, выпили немного и разошлись по комнатам.

      – Майор гестапо? – спрашивает у меня Катя.

      – Найн, найн, – говорю. Этого еще не хватало. Но вижу – не верит.

      Через день у нас боевой вылет. Я благополучно приземлился, поужинал в столовке со своим экипажем, а потом подхожу к Алексею, он почему-то сидит один, и говорю:

      – Отдохнем и со свежими силами завтра к нашим девочкам.

      Вижу, замялся.

      – Знаешь, Кемал, – говорит, – надо кончать с этим.

      – Почему кончать? – спрашиваю.

      – Затаскают. Потом костей не соберешь.

      – Чего ты боишься, – говорю, – если он накапал на нас, уже ничего не изменишь.

      – Нет, – говорит, – все. Я – пас.

      – Ну как хочешь, – говорю, – а я пойду. А что сказать, если Грета спросит о тебе?

      – Что хочешь, то и говори, – отвечает и одним махом, как водку, выпивает свой компот и уходит к себе.

      Он всегда с излишней серьезностью относился к начальству. Бывало, выструнится и с таким видом выслушивает наставления, как будто от них зависит, гробанется он или нет. Я часто вышучивал его за это.

      – Ты дикарь, – смеялся он в ответ, – а мы, русские, поджилками чуем, что такое начальство.

      Ну что ж, вечером являюсь к своим немочкам. По дороге думаю: что сказать им? Ладно, решаю, скажу – заболел. Может, одумается.

      Прихожу. Моя ко мне. А Греточка так и застыла, и только темная прядка, падавшая на глаза, как будто еще сильней потемнела.

      – Алеша?! – выдохнула она наконец.

      – Кранк, – говорю, – Алеша кранк.

      Больной, значит.

      – Кранк одер тот? – строго спрашивает она и пытливо смотрит мне в глаза. Думает, убит, а я боюсь ей сказать.

      – Найн, найн, – говорю, – грипп.

      – О, – просияла она, – дас ист нихтс.

      Ну мы опять посидели, выпили, закусили, потанцевали. Моя Катя несколько раз подмигивала мне, чтобы я танцевал с ее сестрой. Я танцую и вижу, она то гаснет, то вспыхивает улыбкой. Стыдно ей, что она так скучает. Ясное дело, девушка втрескалась в него по уши.

      Моя Катя, как только мы остались одни, посмотрела на меня своими глубокими синими глазами и спрашивает:

      – Майор?

      Ну как ты ей соврешь, когда в ее умных глазках вся правда. Я пожал плечами.

      – Бедная Грета, – говорит она. Забыл сейчас, как по-немецки.

      – Ер ист кранк… – Он больной, значит.

      – Да говори ты прямо по-русски! – перебил его дядя Сандро. – Что ты обкаркал нас