Сжигая запреты. Елена Тодорова

спрашиваю, только чтобы заполнить тягостную паузу. – Утром я должна быть дома.

      – Недалеко, Марин. Будешь вовремя.

      Киваю и незаметно перевожу дыхание, но оно упорно остается учащенным.

      Самолет начинает движение, и я разрываю зрительный контакт с Шатохиным, якобы для того, чтобы заглянуть в иллюминатор.

      – Что ты там не видела? Посмотри на меня, Чаруша.

      Мотаю головой.

      – Посмотри.

      – Насмотрелась уже…

      – Маринка…

      Самолет взлетает. Внутри меня поднимается щекотная волна тепла. Я делаю рваный вдох. И, наконец, смотрю на Шатохина.

      Он припечатывает к спинке сиденья сильнее законов физики. Вспарывает наживую. Больно адски. Но… Вместе с тем головокружительно приятно.

      Сердце разбивается о ребра и тает, заливая огненной лавой мне грудь.

      – Во что мы играем, Дань? – выталкиваю отрывисто.

      – Ты знаешь, во что, Марин. Сама эту игру придумала.

      Пульс на моей шее принимается так бешено пульсировать, будто вот-вот совершит самоподрыв и разорвет вену, а за ней и кожу.

      Боже… Кто-нибудь, наложите мне превентивно жгут!

      Я хочу лишиться сознания. Хочу почувствовать, как все те чувства, которые я все еще испытываю к Шатохину, покидают мое тело. Хочу умереть и воскреснуть полностью здоровой.

      – Как звучит первый пункт? Мы будем одни? – никак не получается скрыть волнение.

      Даня медленно, будто лениво, ухмыляется, скользит по губам языком и, склоняя голову на бок, вскидывает бровь. И я вдруг отчетливо ощущаю его вкус на своих губах. Не осознавая, что творю, облизываюсь следом.

      Шатохин хрипло выдыхает. Я ненарочито повторяю и этот звук.

      – Мы будем одни, – тихо подтверждает он.

      Тряхнув головой, отводит взгляд. Но ненадолго. Секунда, две, три… И он опаляет с новой силой. Действует, словно детонатор. Подрывает без зазрения совести. Но и я ведь виновата – не пытаюсь отвернуться.

      – Хорошо, что одни…

      Низ моего живота сводит.

      Я пытаюсь тормознуть все губительные процессы в своем испорченном организме, но во взгляде Дани столько секса, что мне кажется, будто он меня натурально раздевает.

      Тело перебивает дрожь. Все внутри меня дребезжит. Это не просто возбуждение. Это какая-то сумасшедшая эйфория, которую я не могу погасить в одиночку.

      – Что означает твой детокс? – молочу ускоренным тоном раньше, чем соображаю, за какую грань ступаю.

      Шатохин опускает веки и шумно переводит дыхание.

      – Очищение, – отвечает, не открывая глаз. – Добровольный отказ от алкоголя, курения, секса и мастурбации в течение какого-то промежутка времени.

      У меня отвисает челюсть. А потом я так резко ее захлопываю, что зубы клацают.

      – Ты курил… Вчера… – вспоминаю я.

      Даня поднимает взгляд.

      – Да, – спокойно подтверждает он, прожигая насквозь.

      – Почему?

      – Захотел.

      – Ясно… – бормочу, хотя на самом деле ничего мне не ясно. Откашливаюсь, чтобы вернуть