Удивительное путешествие Нильса с дикими гусями. Сельма Лагерлёф

выглядел необычно: сам здоровый, костистый, а голова маленькая, лицо доброе и кроткое. Казалось, будто его тело и голова принадлежали двум разным людям.

      Некоторое время он молча сидел, бесконечно усталым взором вглядываясь в туман. Потом заговорил с товарищем.

      – Я расскажу тебе, Эрик, одну историю, – начал он. – Пришло мне как-то на ум, что в старину, когда и люди, и звери были не в пример крупнее нынешних, бабочки, наверно, тоже были куда больше.

      Молодой не отвечал старику, но весь его вид как бы говорил: «Ладно уж, так и быть, уважу тебя, послушаю». Он вытащил из котомки хлеб с сыром и стал ужинать.

      – Так вот, жила-была на свете бабочка, – продолжал старик. – Тулово у неё было много-много миль в длину, а крылья – широкие-преширокие, как озёра. И до чего красивые были у неё крылья: лазурные, с серебристым отливом. Когда бабочка взлетала, все звери, птицы и насекомые глядели ей вслед.

      Но в том-то и беда, что бабочка выросла огромной-преогромной, настоящей великаншей. Крылья еле-еле поднимали её. Ещё куда ни шло, если б она летала только над сушей! Ан нет, угораздило её подняться над самым Балтийским морем! Да недалеко она залетела: поднялась буря и давай её трепать. Тебе-то, Эрик, не надо объяснять, что такое шторм на Балтийском море. В один миг буря оторвала ей крылья и унесла их прочь. Бабочка, ясное дело, рухнула прямо в море. Долго её кидало по волнам то туда, то сюда, пока не прибило на скалистую подводную отмель близ Смоланда. Тут она и осталась лежать, вытянувшись во всю длину.

      Сдаётся мне, Эрик, что, если бы бабочка упала на берег, она бы вскоре истлела и рассыпалась в прах. Но раз уж она очутилась в море, то пропиталась известью и стала тверда как камень. Помнишь, сколько нам попадалось камешков на берегу? А ведь то были вовсе не камешки, а окаменелые гусеницы! Сдаётся мне, и с этой бабочкой-великаншей случилось то же самое: окаменела она и сделалась длинной узкой скалой, что и поныне высится в Балтийском море. А ты как думаешь?

      Он замолчал в ожидании ответа.

      – Я хочу услышать, к чему ты клонишь, – сказал молодой овчар и кивнул ему: продолжай, мол!

      – Знай, Эрик, что наш остров Эланд, где мы с тобой живём, и есть та самая древняя бабочка. Если присмотреться, то северный конец острова – это её круглая головка, от неё тянется на юг узенькая передняя часть туловища, ещё дальше к югу – задняя; сперва она расширяется, потом переходит в тонкое остриё.

      Тут пастух снова замолчал и взглянул на товарища – а вдруг тот не верит его словам? Но молодой овчар преспокойно продолжал есть и только кивнул старику: давай, мол, рассказывай дальше.

      – Не успела бабочка превратиться в известковую скалу, как ветром нанесло семян разных трав да деревьев. Попытались они пустить в той скале корни, но не тут-то было – на голом и гладком камне зацепиться трудно. Долго-долго на острове не могло вырасти ничего, кроме осоки. Это уж потом появились и овсяница, и солнцецвет, и шиповник. Но и поныне на горе Альварет не так уж много растений. Думаешь, им не хватает тепла