Серебряный змей в корнях сосны – 3. Мария Дубинина

не только живым, но даже и мертвым не найти покоя.

      В конце приходилось непросто, призраки висели так часто, что проще было пройти сквозь них, чем обойти, но Кента очень старался не задеть ни краешка прозрачных одежд. И вот, наконец, он покинул кладбище и оказался возле старого колодца в тени деревьев. Безумно хотелось пить, а еще умыться, хотя Кента и сомневался, что стоит приближаться к колодцу по соседству с таким зловещим местом. И все же он покрепче затянул узел котомки на груди, осторожно подошел к раскрошившемуся бортику и заглянул внутрь. Тьма черного зева посмотрела на него в ответ, и в ее глубинах зародились синие искорки.

      А спустя мгновение они сложились в череп с клоками седых волос, и на Кенту выпрыгнул кёкоцу[5] – призрачный скелет в полуистлевших останках савана. Кёкоцу дико завыл, Кента отшатнулся и упал на задницу.

      – Идее-ет! Он уже идее-ет! – простонал скелет, клацая зубами. – Скоро будешь на-а-аш!..

      Кента не выдержал, закричал и, вскочив, стремглав бросился прочь куда глаза глядят. Кладбище осталось далеко позади, за деревьями появилась дорога, и только совсем запыхавшись, Кента уперся ладонями в колени и шумно выдохнул. Сердце еще отчаянно колотилось, но страх больше не выкручивал внутренности. Даже стало стыдно – что это за будущий оммёдзи, что удирает от юрэй и кричит от ужаса при виде призрачного скелета? Хорош же он будет, если кто-то вдруг станет свидетелем его позора.

      Впрочем, свидетелям тут взяться неоткуда, и Кента, собравшись с духом, пошел дальше по дороге, огибавшей серебрящееся под лунным сиянием поле. Ужасы заброшенного кладбища померкли, да и Кента не привык слишком долго унывать, поэтому вскоре к нему вернулось спокойствие. И так он шел, намереваясь не останавливаться до самого утра, как заметил вдалеке огонек. Некоторые ёкаи любили притворяться людьми и заманивать к своему костру уставших и потерявших осторожность путников, однако, приблизившись, Кента не почувствовал ничего дурного и помахал старику, греющему морщинистые ладони у весело потрескивающего огня.

      – Доброй ночи, дедушка! – поздоровался Кента. – Позволишь ли погреться у твоего костра?

      – А чем докажешь, что ты не какой-нибудь зловредный обакэ[6]?

      – Но я не обакэ, я человек.

      Старик прищурился, покачал головой и кивнул.

      – Тогда садись, не-обакэ, огня на всех хватит.

      Кента присел напротив и полез в котомку, достал оставшиеся окономияки и пирожки из клейкого риса, разделил пополам и протянул старику.

      – Угощайтесь, дедушка. Это готовила моя мама, очень вкусно.

      – Теперь точно верю, что ты не обакэ.

      – Почему же?

      – Ни ёкай, ни демон не стали бы делиться пищей с такой развалюхой, как я. – Старик крякнул и откусил разом большую часть лепешки, шустро задвигались беззубые челюсти. – Старый Исао много дорог прошел, разное повидал.

      – Получается, когда вы пустили меня к огню, вы сомневались? – спросил Кента.

      – Сомневался.

5

Кёкоцу – призрачный скелет в полуистлевших останках савана.

6

Обакэ – общее название для монстров, призраков или духов в японском фольклоре.