Обширней и медлительней империй (сборник). Урсула Ле Гуин

газета».

      – Здесь, в А-Йо, образованная часть населения черпает информацию главным образом благодаря телефаксу, радио, телевидению и серьезным еженедельникам с обзорами новостей. А ежедневные газеты читают в основном представители низших классов – они и написаны полуграмотными людьми для таких же полуграмотных. Да вы уже и сами в этом убедились. У нас в А-Йо полная свобода прессы, что неизбежно приводит к тому, что мы получаем груды всякого газетного мусора. Газета из Тху сделана значительно более профессионально, однако в ней сообщается только то, что разрешено их Центральным Президиумом. Там цензура работает вовсю. Государство – это все, и все – для государства. Вряд ли подходящее место для одонийца, верно?

      – А это что за письменность?

      – Вот тут я, честное слово, почти ничего сообщить вам не смогу. Бенбили – страна довольно отсталая. И там без конца происходят какие-то революции.

      – Однажды мы получили из Бенбили сообщение – на той волне, которой пользуется наш синдикат. Это произошло незадолго до моего отъезда… Эта группа людей называла себя одонийцами. А здесь, в А-Йо, есть подобные группы?

      – Я о них никогда не слышал, доктор Шевек.

      Стена. Шевек сразу узнал ее. Стеной служило обаяние этого молодого человека, его очаровательные манеры, его равнодушие.

      – По-моему, вы меня боитесь, Пае! – сказал он вдруг резко.

      – Боюсь вас, доктор?

      – Потому что я – уже самим своим существованием – делаю необязательным доказательство необходимости государственной машины. Однако бояться меня не стоит. Я вас не съем, Сайо Пае. Вы же знаете, что лично я вполне безобиден… Послушайте, я не «доктор». Мы не употребляем титулы и звания. Меня зовут просто Шевек.

      – Я знаю. Простите, доктор Шевек. Видите ли, на нашем языке это звучало бы неуважительно. Так нельзя обращаться к другим. Это неправильно! – Он извинялся, а глаза победоносно блестели: он был уверен, что ему все сойдет с рук.

      – Неужели вы не можете воспринимать меня как равного? – спросил Шевек, наблюдая за ним без возмущения, без печали.

      В кои-то веки Пае смутился:

      – Но, доктор… вы же все-таки всемирно известная личность…

      – А впрочем, с какой стати вам менять из-за меня свои традиции и привычки, – продолжал Шевек, как бы не слыша его. – В общем, не важно. Я просто подумал, что вам, быть может, приятно было бы избавиться от излишних церемоний, вот и все.

* * *

      Три дня вынужденного сидения в помещении переполнили Шевека энергией, и, когда его наконец «выпустили на свободу», он буквально измотал сопровождающих, желая увидеть как можно больше и все сразу. Его водили по Университету, который уже сам по себе был равен вполне приличных размеров городу – шестнадцать тысяч студентов, множество факультетов. С общежитиями, комнатами отдыха, театрами, залами и тому подобным он не слишком отличался от студенческого городка одонийцев на Анарресе, разве что здания здесь были очень стары, помещения отличались невероятной роскошью,