Ковер. Иван Алексеев

лось ему в школу. Ничего, конечно, особенного: кому хочется томиться на уроках? Никому, кроме Вовки. Вовка отдыхал там от перемен.

      Вовка жил на дальней улице поселка, отделенной от остальных дворов пекарней и молочным цехом. И потому, так сложилось исторически, не мог быть причислен ни к одной из банд. А если мальчик не в банде, то лучше ему быть девочкой. Ведь в школу идти по территории, считаемой кем-то своей. А это непременный окрик: "Э! Иди сюда!" И отвратительное, нестерпимо свинцовое чувство страха, обреченность. Невразумительный диалог, завершаемый требованием платы за пересечение владений банды: либо деньги, либо разбитый нос.

      В школе тоже банды, то враждуют, то союзничают, а Вовка – ничтожный – между молотом и наковальней. Мучить его – политически безопасно. И учителя не любили Вовку. Не за то, что плохо учился, плохо учились все, за то, что смел он был с ними, и только с ними, за то, что смотрел прямо в глаза лишь им. Вот такие педагоги были в поселке.

      Вовка кроме родителей жил с бабушкой и младшей сестрой. Отец с раннего утра до позднего вечера пропадал на ферме, расположенной недалеко от поселка и ему же принадлежащей. Богач по местным меркам. Еще один повод односельчанам не любить Вовку. И дом их был вроде такой же как у всех, построенный лет пятьдесят, а может и сто назад, да не такой. Отличался разительно. Окруженный аккуратным, досточка к досточке, забором, заслоненный ровными рядами деревьев сада, он и из-за преград притягивал взгляд, выделялся своей завершенностью, не архитектурной вычурностью, а красотой с любовью содержащегося жилища. Да и крупнее он был невзрачных поселковых собратьев.

      Каждому в доме была своя комната. Кроме Вовки с сестрой, деливших так называемую детскую. И это несмотря на то, что пустовала комнатка, маленькая, вмещавшая стол и диван. Вовка давно положил на нее глаз, хотя она вдвое меньше детской. А уединение, расширение своего собственного и только своего пространства до размеров целой комнаты, куда нет доступа остальным, особенно любопытной бабушке, – мечта всякого подростка. На Вовкины просьбы поселить его в пустовавшую комнату, следовали отговорки, что он еще мал, что испугается один, что нет там места для игр. А вот сейчас, когда замаячил впереди седьмой класс, отец отвел в заветную комнату: "Владей!"

      И конечно, как у всякого мальчика, была она – самая красивая в мире девочка. В Вовкином положении, ничтожнейшего из ничтожных, оставалось только грезить, мечтать о дружбе с ней, как о чем-то несбыточном. Смотрела она на него раз в год, случайно, словно на пустое место. Не на что было смотреть: ни кожи, ни рожи, ни уважения.

      Наступило первое сентября. Вовка неделю жил в новой отдельной комнате, считал себя самостоятельным, выросшим. И в школу пошел тоже по-взрослому. Букет цветов, собранный матерью на дворовой клумбе, улетел в канаву, галстук с шеи перекочевал в карман, аккуратно причесанные волосы растрепала пятерня. Лихой парень продержался до главной улицы поселка, где его без жалости, больно ткнули в спину.

      – С праздничком! На-ка, ишак, неси мою сумку.

      – И мою!

      – И мою!

      Трое друзей, не Вовкиных, а между собой, из банды, называвшей себя «Труд». Потому что были они с улицы Труда.

      Вовка возмутился было, но взрослость его быстро куда-то ушла, как вода в сухой песок. Он снова стал самым бесправным, самым покорным. И не думал, что увидят его все в первый школьный день с чужими сумками, что будут относиться к нему соответственно виденному. Мозг его заблокировал такие мысли, нашел резоны и оправдания, чтобы сохранить комфорт, хотя бы часть комфорта.

      Вечером, дома, уставший мозг расслабился, и Вовка долго не мог уснуть, кадр за кадром прокручивал всю картину сегодняшних унижений. А уснув, он увидел странный сон. В этом сне старый ковер на стене обратился в человека, коврового такого человека, кожа и одежда его были из ковра. И весь сон человек-ковер говорил с Вовкой. А когда Вовка проснулся, сон не забылся, напротив, выглядел в памяти так ярко, как будто происходил наяву. Слова, сказанные ему ковром, отложились в памяти. Каждое. Как будто не Вовкино подсознание сложило те слова, как будто поступили они извне, поскольку и зачатков рассуждений ковра у Вовки никогда не было.

      – Вырастешь ты, – говорил ковер, – детства тебе пять лет осталось. Срок достаточный. Чтобы подготовить себя к взрослой жизни. Если готовить. Иначе он очень мал. И бесконечность будет без толку для бездельника.

      – А зачем готовиться? – вопрошал Вовка. – Никто же не готовится. А потом становятся взрослыми, живут как все.

      – Согласен, – кивал ковер, – те, кто не готовится, над собой не работают, живут как все. Плохо: едят, пьют, спят, кое-как трудятся. Работу свою не особо любят. Часто ищут отвлечения в водке, головы их пусты. Не верю, что ты хочешь стать таким, как все в поселке.

      – Не все, – возмутился Вовка, – а папа? Он правильно живет. Счастливо. А мама? А бабушка? И многие другие.

      – Почему ты думаешь, что они не работали над собой, не учились? Если ты сам ничего не предпринимаешь, чтобы стать лучше, это не означает, что и остальные ведут себя так же. Согласен?

      – Ну да.

      – То, что я с тобой