Мир Новака. Борис Авраменко

т одного до пяти, теперь ты води!

      Отвернувшись к стене, с закрытыми глазами громко считаю вслух:

      Раз, два, три, четыре, пять!

      Кто не спрятался, я не виноват!

      Криших, Криших… Кристоф. В облаке книжек. В облаке книжек… Книга, страницы… Нужно читать, чтобы не заснуть. Разгонять сладкий дурман, в котором вязнут мысли… Криших, Криших… Начитавшийся книжек…

      1

      Даже хорошие воспоминания причиняют боль. Незачем заглядывать в прошлое, каким бы оно ни было. Да и что там найдёшь, кроме выцветших чувств и старых фотографий, про которые и не сразу поймёшь, когда, кем и при каких обстоятельствах они были сделаны.

      Темно. Она начинает собираться на утренний эфир. «Утопия-сто-четыре-и-семь». Как в стародавние времена, когда выходили в эфир на ультракоротких волнах. Настоящее ретро. Без шуток. Да и ставят нестареющею классику. Её вкрадчивый голос, которым она объявляет каждую следующую композицию… Старается быть потише, но никогда не получается – притворяюсь, будто не слышу. Утренние эфиры не для меня. Когда дверь с щелчком закрывается, собираюсь наверстать своё и ещё немного подремать. Напоследок она посмотрела как-то иначе. С грустью или сожалением. Нет-нет, наверное, показалось.

      Дела идут не очень. Янтарная лихорадка выдохлась. Добывать его с каждым днём труднее, а заходить приходится всё дальше. Раньше янтарные облака прямо светились, теперь без проб и не скажешь, есть ли в них что-то ценное. К тому же говорят, радиационный фон в долинах снизился впервые лет за пятьдесят, неужели пора домой…

      Кристоф перевернулся на другой бок. Нужно выспаться к её приходу. Она приходит ближе к одиннадцати, часа на четыре. Это самое хорошее время. Потом она на вечерний эфир, а ему в порт – тоже на работу. Солнце к тому времени начинает клониться к горизонту. Их уродливые силуэты в автономных костюмах отбрасывают длинные тени. Но с ними её мягкий голос и самые романтичные вещи из всех, когда-либо исполненных человеком.

      – Вставай, приготовлю завтрак.

      Уже одиннадцать. Нет, почти двенадцать. Кристоф с тяжелой головой идет в ванну, чтобы смыть паучьи нити сна. Потом сразу за стол. Она с серьезным лицом разливает по чашкам кофе.

      – Мне нужно кое-что тебе сказать. Это важно для меня.

      – М-м? – лучше бы нет, но никогда не знаешь.

      – Я возвращаюсь к маме ночным поездом.

      – Когда?

      – Сегодня. Моего вечернего эфира не будет. Я сказала утром… да, ты не слушаешь утренний. На скором, в пятнадцать минут первого.

      – Я что-то проспал?

      – Мне нужно подумать обо всем на свете. О себе. Нас. Я позвоню.

      – Мы приехали сюда вместе. У нас были планы.

      – Мы приехали заработать. И деньги появились, но… Нужно решать, что делать дальше. С моим опытом я могла бы подыскать место в столице. Тебе там будет трудно, я знаю. Но, может быть, ты мог бы хотя бы попробовать?

      – Ты меня любишь?

      – Я люблю тебя, Новак. Ты хороший. Но здесь ничего не осталось. А мама тебя ненавидит. Сам знаешь. Я возьму половину. Нам обоим хватит на первое время.

      – Хорошо.

      – Спасибо, я правда люблю тебя.

      Ему нужно было идти. Она не любит прощаться. Как если бы ещё один самый обычный рабочий день и поздно ночью он вновь окажется рядом с ней. Давай, не кисни. Тебе ещё работать. Все-таки из разговора кое-что осталось не вполне понятным. Как если бы она знала нечто такое, чего он не знал. Или пока не знал, но должен был скоро узнать. Из окна канатного трамвая я смотрю на наклонные улицы, вслушиваясь в случайное постукивание колес. Жаль. Сегодня мне не услышать её голос, когда мы будем там, под куполом. Воровать у рассеянных богов мелочь по карманам.