Дело шести безумцев. Элла Чак

(спаянном из мусора) к особняку Страховых, где располагалось бюро.

      – Доброе утро, Кира. Да… говорящее название. Но дело мне показалось занятным.

      – И чем же?

      – Тем, что Костино в трех часах езды от бюро.

      Вот и пойми его. Как связаны три часа и человеческая кость в дачном поселке?

      Воеводин достал часы на золотой цепочке из кармана жилета и продолжил:

      – Судя по снимку, который мы получили от участкового, – протирал Воеводин брегет с откидной стеклянной крышкой, – обнаруженный фрагмент тела – часть берцового сустава взрослого мужчины. Такой вывод сделал Камиль.

      – Опять Смирнов…

      – Опять Журавлева… – раздался разочарованный выдох Камиля у меня за спиной. – Без шлема? – покосился он на Франкенштейна, а потом на мое ухо. – Торможение твоей головы об асфальт прибавит мне часов к смене. Придется твои мозги пипеткой по пробиркам засасывать.

      Я не стала представлять «засос» пипеткой моих мозгов в исполнении Камиля (он и так без устали выносил их при каждой нашей встрече). Тем более из-за долгого отсутствия у меня парня подобные слова провоцировали на излишнюю дрожь, но чаще на воспоминания то о Максиме, то о Косте.

      Камиль хотел меня взбесить, но я лишь непроизвольно мечтательно улыбнулась, взбесив этим его.

      – Кость в Костино… – покосилась я на Воеводина, думая о том, как принятые мной и Максом решения не смогли минимизировать людские потери в оранжерее.

      Мы их МАКСИМизировали. Вместо того чтобы уничтожить яды Аллы, мы уничтожили их повелительницу – богиню тайн, которая хранила секрет в том числе и о пыльце, от которой веяло терпким ароматом герани. Алла взорвала свое хранилище сама, планируя убить меня. Она выиграла в том сражении, придя к финишу первой.

      К тому, где победитель пересекает черту и разрывает похоронную черную ленту.

      Когда в машине по пути в Костино Воеводин перечислял три основных мотива преступлений: страсть, деньги и месть, я повернула голову к Смирнову, который ссутулился на заднем сиденье, делая вид, что читает книгу, и спросила:

      – Ты веришь в страсть, Камиль? Веришь, что она способна убить?

      – Месть, – буркнул он, – только месть способна убить. А страсть так… отшлепать.

      – Страсть – это восклицательный знак любви. Она сильнее, чем шлепки.

      Его плечо дернулось, а пальцы скользнули по шраму-паутинке на виске, пытаясь прикрыть его копной волос.

      – Норадреналин, серотонин и допамин. Фенилэтиламин, эндорфины и крохи окситоциновой обезболки – вот что такое «любовь». Гормоны. Химия. Наука. Точка. Никакого восклицания.

      – Раз ты ученый, ты должен верить в любовь. Хотя бы в допаминовую.

      – Я верю в физику, – продемонстрировал он обложку книги, – в этой науке нет никаких глупостей. Никакой, – перекорежило его губы, – допаминовой бурды. – Так и не смог он произнести ругательное в его понимании слово на «л».

      – А как же уравнение Дирака? В нем зашифровано