Кадавры. Алексей Поляринов

м бормочешь? – обернулся Матвей.

      – Рэп читаю… – сказала Даша, раздраженная тем, что он вклинился в ее мысли.

      Она вспомнила, как перед первой экспедицией на юг просила профессора Видича составить для нее список самых необходимых вещей – без чего в дороге никак не выжить. В списке, кроме совсем очевидного вроде средства от комаров и парацетамола, была позиция, которая поставила ее в тупик: песня. Даша тогда решила, что это неловкая шутка, но профессор, кажется, был предельно серьезен. Песня в походе важна не меньше удобной обуви или аптечки, говорил он, это одновременно твой талисман и оберег, она задает ритм, с песней легче идти и сложнее потеряться. Но подойдет не всякая. Нужно выбрать «свою» песню; такую, которая как заклинание – в сложный момент защитит тебя и придаст сил. Видич любил рассказывать, как однажды заблудился в лесу, запел свою песню – и на голос пришел егерь и спас его; был и другой случай: в степи его окружила стая диких собак, он распугал их своим исполнением «Коней привередливых».

      Все это звучало как чистое суеверие, и Даша тогда посмеивалась над профессором, но прошли годы, и вот она снова в пути, идет по дну оврага и, морщась от боли в спине, думает: что, если он прав?

      Цепляясь за корни дерева, они наконец выбрались из оврага. Матвей подал ей руку, вытянул за собой. Отсюда открывался впечатляющий вид на побитую выбросами рощу и заброшенную церковь вдали – купол церкви давно сгнил и ввалился, в стенах дыры, как после артобстрела. Зелень захватила постройку, сорняки росли прямо из швов, из кирпичной кладки.

      – Он точно здесь?

      – Точно. Сказали же, рядом с заброшкой.

      Матвей ослабил лямки рюкзака, сбросил его на землю, наклонился, уперся руками в колени, длинно сплюнул в траву; все не мог отдышаться. Он стянул мокрую футболку и стал выжимать – на землю полилась струйка пота. Толстые плечи его были все в розовых пятнах – то ли от напряжения, то ли от солнца. Даша смотрела на тюремные наколки на его широкой, рыхлой, покрытой островками черных волос спине: какие-то мутные надписи, кресты и звезды. Она знала про них, но каждый раз, как видела, не могла поверить. Матвей привалился спиной к дереву, съехал на землю, Даша тоже вымоталась, но отдыхать было рано, она прошла чуть дальше по перелеску, зашла в тень, глаза постепенно привыкли к полумраку. Она почувствовала его раньше, чем увидела. Кадавр стоял в высокой траве, неподвижный. Найти его было непросто, никто из местных точно не знал, где он находится, и это казалось странным: у вас тут в поле стоит мертвый ребенок и покрывается солью, а вы не знаете, где он? Но так и было. Многие вещи в пересказе круче, чем в жизни. На словах кадавр – необъяснимый феномен; стоящий в перелеске труп, неподвижный и бледный, усохший, с впалыми щеками. На деле – издалека он похож на пенек, в сумерках его толком и не видно. И трава – высокая, почти по грудь, из-за нее разглядеть его еще сложнее. Говорят, на рассвете, когда начинается выброс, волосы, брови и края ногтей мальчика как инеем покрываются кристаллами соли, но ждать рассвета, чтобы проверить, не было никакого желания. Даша огляделась: все тут выглядело заброшенным, даже деревья – перекошенные, уставшие от жизни акации и ивы словно соревнуются, кто быстрее высохнет и загнется. Ближайший населенный пункт – поселок Рассвет; местные про кадавра знают, но им плевать – даже тропинки нет, никто сюда не ходит.

      – Ну и туфта, – подал голос Матвей. Он даже спускаться не стал, сидел на корточках на холме. – Пойдем отсюда, сейчас самая духота начнется.

      Даша достала рулетку, измерила рост – 114 см. Сделала несколько снимков: общий план и крупный; на всякий случай сфотографировала развалины вдали. Достала из кармана датчики – маленькие, круглые, похожие на монетки, – и закрепила их на лице кадавра – один датчик на переносице, второй под носом, два на скулах, еще два в уголках рта. Несколько раз проверила – если датчики плохо установлены, то и слепок лица выйдет бракованный, придется переделывать.

      Лицо мертвеца было спокойное, как будто даже умиротворенное, один глаз мутный, без зрачка, слева на виске – вмятина. При взгляде на него у Даши разболелась голова.

      Она достала диктофон, включила:

      – МА-51, на левом виске – след удара тупым предметом, новых попыток нанести увечья не наблюдаю. – Она обернулась к Матвею: – Все, пишем. Спускайся.

      Матвей тихо выругался, но подчинился. Подошел и, мыча себе под нос «утомленное со-о-олнце», стал устанавливать штативы для камер.

      Даша тем временем считала пальцы на руках мертвого: пять пальцев на левой, пять на правой. Таков порядок: считать пальцы. А еще зрачки. Если глаз не мутный и зрачок можно разглядеть, надо указать в отчете, что зрачков два, по одному в каждом глазу. Этот пункт в протокол ввели четырнадцать, кажется, лет назад, когда Видич обнаружил два зрачка в одном глазу у кадавра под Курском.

      Даша попросила Матвея помолчать и включила микрофон – сверхчувствительный, конденсаторный. Кадавр не издавал ни звука, и вообще в перелеске стояла неприятная, неуютная тишина, даже кузнечики не трещали в траве – вблизи мертвых детей всегда очень тихо. Все это Даша проделывала уже не в первый раз и до сих пор не была уверена, что микрофон необходим, но ее работа