Доктор Вера. Анюта. Борис Полевой

запомнили их адрес? – перебил меня Сухохлебов.

      – Конечно. «Большевичка», дом шестьдесят один, квартира восемь. Наискосок от бань.

      – Вы туда не пойдете, – сказал он негромко, но решительно и, должно быть, заметив у меня на лице обиду, пояснил: – Больную принесут сюда.

      – Кто? Кто принесет?

      – Хорошие советские люди… Их фамилия Блитштейн? Так?.. Адрес я правильно запомнил?

      Он повторил адрес, не забыв добавить «наискосок от бань». Здорово в общем-то придумал. Но интересно, как он сумеет все организовать? Через этого пройдоху Мудрика, что ли. Так тот сам на костыле. Ну, посмотрим, посмотрим! Тут я вспомнила этот «бефель» и уведомление, все еще красующееся на стене.

      – А не подвергнем мы этим опасности весь госпиталь? Может быть, все-таки лучше лечить больную дома? По каким законам можно обвинить врача, что он пошел к больному?

      – Фашисты перечеркнули все человеческие законы, – сказал Сухохлебов, с тревогой смотря на меня.

      – Ну откуда у них это человеконенавистничество?

      – Фашизм есть фашизм. – Сухохлебов был очень серьезен. – Человеконенавистничество – его основа. Сила Гитлера в том, что он научился будить в людях самые дремучие инстинкты, превращать людей в зверье.

      – Волки, прямо волки.

      – Доктор Вера, не оскорбляйте волков…

      Я уже хотела было идти, но он остановил меня.

      – Кстати, Вера Николаевна, думаю о том, что вам говорил доктор Краус. Помните об этих историях болезни, как он выражался, «скорбных листках»… Это не случайно. В военной администрации здесь теперь эсэсовцы. Это ведь звери из зверей. Надо, как изволит выражаться Мудрик, чтобы «все было в ажуре»… Кстати, о нем можете не беспокоиться, раны его заживут без вашей помощи. – Он вдруг спросил: – Много ли у нас военных?

      Я ответила:

      – Больше половины. Ну и что?

      Я, признаюсь, восприняла совет Толстолобика только как проявление немецкой аккуратности. Хочет, чтобы шпитальлейтерин Вера не ударила лицом в грязь. Но учить и требовать он мог и с помощью Прусака. А тут, конечно, другое. Ой, как я еще глупа! Что бы я вообще стала делать без Сухохлебова, без мудрейшей Марии Григорьевны, даже без тети Фени с ее божбой, пословицами и длинным языком? Хорошо, что они рядом, возле меня.

      – Отберите мне эти истории болезни, я тоже гляну, – попросил Сухохлебов.

      А секрет тех необычных взглядов, которые я все время чувствовала на себе, объяснила Сталька.

      – Домик, ты заметил, наша Вера какая-то сегодня не такая? – донесся голосишко в «зашкафник», где я было прилегла после всех переживаний.

      – Отстань, не мешай, – ответил Домка. Он восседает за столом дежурной сестры и по моему поручению отбирает истории болезни наших военных.

      – А Вера у нас красивая, верно?

      – Уйди, сейчас заработаешь.

      Раздалось неопределенное восклицание, по которому я поняла, что ему показали язык. Обиженная