Капитан Клюквин. Юрий Коваль

высокого седьмого этажа он полетел было вниз, к мельничному комбинату имени Цюрупы, потом резко повернул, набрал высоту. Мелькнули красные крылья – и Капитан пропал, улетел за наш дом, за пожарную каланчу, к сокольническому лесу.

      Всю весну не снимал я клетку с гвоздя на балконе, а в комнате сохли под потолком связки калины и рябины, гирлянды шишек.

      Стояли тёплые майские дни. Каждый вечер я сидел на балконе и наигрывал Пятый этюд Джульяни, ожидая Капитана Клюквина.

      Серая ночь

      Стало смеркаться.

      Над тайгой, над сумрачными скалами, над речкой с плещущим названием Вёлс взошёл узенький лисий месяц.

      К сумеркам поспела уха. Разыскавши в рюкзаках ложки, мы устроились вокруг ведра, выловили куски хариуса и отложили в отдельный котелок, чтоб хариус остывал, пока будем есть уху.

      – Ну, Козьма да Демьян, садитесь с нами!

      Длинной можжевеловой ложкой я пошарил в глубине ведра – рука по локоть ушла в пар. Выловил со дна картошки и рыбьих потрохов – печёнки, икры, – потом зачерпнул прозрачной юшки с зелёной пеной.

      – Ну, Козьма да Демьян, садитесь с нами! – повторил Лёша, запуская свою ложку в ведро.

      – Садитесь с нами, садитесь с нами, Козьма да Демьян! – подтвердили мы.

      Но в наших городских голосах не было уверенности, что сядут за уху Козьма да Демьян, а Лёша сказал так, будто они его слышат.

      Костёр мы разложили на низком берегу Вёлса. Наш берег весь завален грязными льдинами. Они остались от половодья – не успели потаять. Вот льдина, похожая на огромное ухо, а вот – на гриб груздь.

      – Кто же это такие – Козьма да Демьян? – спросил Пётр Иваныч, который в первый раз попал в уральскую тайгу.

      Уху Пётр Иваныч ест осторожно и почтительно. Голова его окутана паром, в очках горят маленькие костры.

      – Это меня старые рыбаки научили, – ответил Лёша. – Будто есть такие Козьма да Демьян. Они помогают хариуса поймать. Козьму да Демьяна на уху звать надо, чтоб не обиделись.

      По часам уже полночь, а небо не потемнело, осталось ясным, сумеречным, и месяц добавил в него холода и света.

      – Это, наверно, белая ночь, – задумчиво сказал Пётр Иваныч.

      – Белые ночи начнутся позже, – ответил Лёша. – Они должны быть светлее. Для этой ночи названья нет.

      – Может быть, серебряная?

      – Какая там серебряная! Серая ночь.

      Подстелив на землю лапника, мы разложили спальные мешки, прилегли. Я уткнулся головой в подножие ёлки. Нижние ветки её засохли, на них вырос лишай и свисает к костру, как пакля, как мочало, как белая борода.

      Неподалёку, за спиной у меня, что-то зашуршало.

      – Серая ночь, – задумчиво повторил Пётр Иваныч.

      – Серая она, белая или серебристая, всё равно спать пора.

      Что-то снова зашуршало за спиной.

      Уха так разморила, что лень повернуться, посмотреть, что это шумит. Я вижу месяц, который висит над тайгой, – молодой, тоненький, пронзительный.

      – Бурундук! – вдруг сказал Лёша.

      Я