Огнем, штыком и лестью. Мировые войны и их националистическая интерпретация в Прибалтике. Владимир Симиндей

ышей и эстонцев были почти исключены, однако возникали (про)германские политические прожекты с их участием? Сказались ли на дальнейшем массовом сотрудничестве с нацистами идейные заимствования в межвоенный период из Германии и фашистской Италии, лесть в их адрес, официозный национализм, готовность руководства прибалтийских государств идти в фарватере гитлеровской внешней политики в 1939 г., наконец, советские репрессии в 1940–1941 гг.? Какие представления доминируют в местной исторической памяти и историографии? Как прибалтийская националистическая «оптика» искажает события и оценки двух мировых войн в этом регионе? Как сочетается апология сотрудничества с немецкими нацистами и русофобия в государственной исторической политике, учебниках истории? Кто именно «опрокидывает» в прошлое современные политические установки? Автор на основе разнообразного фактического материала (в том числе на латышском, литовском и эстонском языках) предпринял попытку ответить на эти и связанные с ними вопросы.

      Книга предназначена для ученых, студентов и широкого круга читателей, интересующихся историей России и Прибалтики в ХХ веке, современными исследованиями войн, сопротивления нацистам и сотрудничества с ними в этом регионе, вопросами государственной исторической политики и исторической памяти в Латвии, Литве и Эстонии.

      I. История и историография

      Прибалтийский край и Литва в годы Первой мировой войны

      Мировая война, ставшая роковым периодом в истории царской России, коренным образом повлияла на социально-политические процессы в Прибалтийском крае, на самосознание его населения и предопределила передел восточного побережья Балтики, с XVIII века находившегося под властью российских императоров. Глубина и трагизм деформации прибалтийских окраин России особенно ярко отражается в латвийском сюжете, так как именно на территории будущей Латвии длительное время велись боевые действия (в отличие от Литвы, в 1915 г. почти полностью захваченной германскими войсками, или Эстонии, столкнувшейся с немецкой оккупацией в основном только в феврале 1918 г.).

      Вместе с тем события Гражданской войны и разного рода интервенций (немецкое, французское, британское и американское военное присутствие в регионе), обозначаемые в официальных документах и национальных историографиях как «Освободительная война»,[1] формирование различных органов власти, военно-политическое поражение коммунистов и события середины ХХ века заметно вытеснили Первую мировую войну на периферию общественного сознания. Данная тематика лишь опосредованно использовалась властями и оппозиционными группами в политической мифологии создания независимой государственности. Исключением, пожалуй, может служить лишь миф о латышских стрелках, своеобразным ответвлением которого стал уже советский миф о красных латышских стрелках. Не отрицая их соучастия в кровавых событиях Гражданской войны в России, особое внимание в официальной латвийской историографии обращают на их неучастие в расстреле царской семьи в Екатеринбурге. В остальном, можно сказать, продолжается «тотальная героизация в мемориализации». Так, в IX ежегоднике Военного музея Латвии опубликована статья под интригующим названием: «Латышские стрелки – интернационалисты или националисты» (по версии автора, национализм «проскальзывал» через большевизм).[2] А летом 2013 г. вышла в свет и с большой помпой была презентована в Военном музее Латвии книга-альбом «Собирайтесь под латышскими знаменами!»,[3] содержащая более 1,6 тыс. фотографий, репродукций и документов из различных музеев и частных коллекций.

      Несмотря на распространение в Эстонии и Литве, а в особенности – в Латвии[4] различных негативистских представлений, например, о «четвертой большой трагедии, серьезно угрожавшей выживанию латышей»[5] и о «русских генералах, специально не жалевших наших боевых парней», в целом проблематика Первой мировой войны не относится к числу политически конфликтных для отношений с Россией вопросов. В связи с этим период 1914–1918 гг. практически не использовался в недружественных выпадах в адрес России по мере создания и реализации новой исторической политики (с 1991 г.).

      Подобная «сдержанность»[6] особенно заметна на фоне навязчивого внимания к Рижскому мирному договору от 11 августа 1920 г. как якобы до сих пор действующему международно-правовому акту и «краеугольному камню латвийской государственности»,[7] а также из-за зацикленности властных кругов и официальной историографии стран Балтии на событиях 1939–1940 гг. и «оккупационной» риторике в адрес Москвы. В данных условиях, несмотря на иные разногласия и споры, все же представляется возможным проведение совместных мемориальных акций, увековечивающих память воинов Великой войны.

      Эстония: на периферии военных действий

      Территория нынешней Эстонии (Эстляндская губерния и северная часть Лифляндской) фактически находилась в прифронтовой полосе, а острова Моонзундского архипелага – Даго и Эзель – в 1917 г. подверглись германской оккупации. В эстонской исторической

1

См., например: Eesti ajalugu. V. Pärisorjuse kaotamisest Vabadussõjani. Tartu: Ilmamaa, 2010; История Латвии: ХХ век. С. 120–135. Благодарю Илью Никифорова (Таллин) за помощь в работе с эстонскими источниками и литературой.

2

Krīgere I. Latviešu strēlnieki – internacionālisti vai nacionālisti // Latvijas Kara muzeja gadagrāmata. IX. Rīga, 2008. 11. – 19. lpp.

3

См.: Pulcējaties zem latviešu karogiem! Rīga, 2013.

4

«Потери латышских стрелков – около 2000 убитыми и 7000 ранеными – были бессмысленны. Многие считали, что верховное командование русской армии сознательно стремилось уничтожить латышские полки. Хотя сознательное предательство не было доказано, возмущение латышских стрелков было обоснованным. Оно также имело большое значение в последующих событиях» (см., например: Баумерт И., Курлович Г., Томашунс А. Основные вопросы истории Латвии: учеб. пособие. Рига: Zvaigzne ABC, 2002. C. 57).

5

После борьбы латышских племен XIII в., длительной Ливонской войны и чумы, сопровождавшей Северную войну: Latvija no gadsimta sākuma līdz neatkarības pasludināšanai. 1900–1918 // 20. 20. gadsimta Latvijas vēsture. Rīga, 2000. 537. lpp.

6

Стоит отметить, что в первом томе официального академического труда Института истории Латвии Латвийского университета, посвященного событиям 1900–1918 гг., из 869 страниц времени и событиям Первой мировой войны отведено менее 100 (см.: Latvija no gadsimta sākuma līdz neatkarības pasludināšanai… 537–631. lpp.).

7

Так, 11 августа 2010 г. глава МИД Латвии А. Ронис в своем выступлении по случаю 90-летия со дня подписания мирного договора с Советской Россией, позволившего временно отторгнуть от России исторические земли Псковщины (Пыталово и окрестности), назвал его «частью генетического кода латвийского государства» и «священным писанием» Латвии (LETA, 11 августа 2010 г.). Особенно навязчиво этот и подобные ему тезисы раскручиваются в брошюре А. Пуги, в которой неоднократно встречаются политические рассуждения на предмет «непреходящего значения» и даже «сохранения до сих пор в силе» этого договора с Советской Россией (см. рецензию на книгу А. Пуги: Puga A. Eiropa: Latvijas un Krievijas 1920. gada miera līgums. Dokumenti, liecības un atziņas. Rīga: Zvaigzne ABC, 2010 // Журнал российских и восточноевропейских исторических исследований. 2012. № 1 (4). С. 174–176).