У светлой пристани. Вячеслав Викторович Сукачев

и молодым дубняком, так что в летнюю пору дома деревеньки не враз и приметишь. Стоит она, деревенька, огородами к Амуру, и досужие любители палубной природы порой диву даются, мол, что же это за огородная пристань такая, и спешат к вахтенному матросу за разъяснениями. И малый, с красной повязкой на рукаве, засветившись от удовольствия красноватыми прыщами на лице, начинает длинно и путано что-то объяснять. Он и сам толком не знает, что это за пристань такая, зачем она здесь, кому нужна, а потому хмурит белесые брови, и несет что-то об охотниках, гималайских медведях и, подумав самую малость, даже об уссурийских тиграх.

      – А вот как пройдем еще три часа, – заканчивает малый, – то будет ба-альшая деревня. Там можно запросто свежую кету купить, а то и корюшка бывает. С пивом – одно удовольствие. – И тут же матросик торопливо бросается к сходням, так басовито пропел гудок и единственный пассажир, сошедший с теплохода, давно поднялся на берег и теперь смотрит вниз, на теплоход и на то, как седой одноногий шкипер плашкоута Савелий отдает пароходные концы.

      Кормой теплоход медленно отпячивается от пристани, из белой трубы вырывается изрядное облачко копоти, он разворачивается, дает еще один протяжный гудок и, лениво покачиваясь, спешит дальше. Волны от теплохода ударяют в борт плашкоута, и Савелий, аккуратно складывая трапы, широко отставляет деревянную ногу, чтобы лучше сохранить равновесие.

      Теплоход почти скрылся за крутой излучиной, когда на плашкоут взбежала по трапу невысокая смуглая девушка. Она в растерянности посмотрела на белое, призрачное, теперь лишь смутно напоминающее теплоход, и устало присела на скамейку. В клетчатой зеленой рубашке с закатанными рукавами и белых брючках, с короткой прической и обиженно оттопыренными губами, она смахивала на мальчишку-подростка. И действительно, женского в ней было разве что длинные, густые ресницы, да милые ямочки на щеках.

      Савелий почти с раздражением смотрел на девушку и едко думал: Ну надо же, ни кожи, ни рожи, ни грудей, ни заду, а туда же, любовь крутить. Да чтоб тебя дождь намочил, поди не успеешь налюбиться». Он сердито прошел мимо нее, и деревяшка глухо, словно в пустую бочку, стучала по железной палубе плашкоута.

      Было пять часов утра. Совсем недавно отпели петухи, а теперь, поторапливая хозяек, призывно и нетерпеливо мычали коровы. Они спешили на работу, за своим дневным молоком, а может быть, и скучали по простору, утомившись за зиму в тесных и душных стойлах. Монотонно стучал движок электростанции.

      Светлана еще раз посмотрела на излучину, но теплохода уже не было, а была видна лишь сероватая вода, по-утреннему холодно отражающая солнечные блики. Она вздохнула и спрятала руки между колен, и ей было сейчас хорошо и досадно одновременно. Хорошо от этого раннего утра и солнечных бликов, и сизой свежести воздуха, неуловимо отдающего смольем. Хорошо и потому еще, что Савелий, сердито разматывая удочки, окончательно запутал леску и теперь не обращал на нее внимания. А досада постепенно проходила, и на смену ей уже спешило что-то светлое и волнующее, от чего Светлана невольно улыбнулась и прикрыла, спрятав под ресницами, синим загоревшиеся глаза.

      Потом она легко поднялась со скамейки и пошла на корму, к Савелию, потому что уже не могла сидеть в одиночестве, а хотела поговорить с человеком и хоть самой малостью поделиться с ним тем светлым и хорошим, что внезапно пришло к ней.

      – Дядя Савелий, вам помочь? – она присела на корточки и просительно заглянула в лицо Савелия, отчего и вовсе сделалась похожей на мальчишку.

      – Помогальщица с тебя, – проворчал Савелий, – такая рань, еще и черти-то в кулачки не бьют, а ты уже тут как тут… Да держи узел-то, держи, коль помогать вызвалась.

      – Я сегодня у Нинки роды принимала, – немного смущаясь, сказала Светлана.

      – Ну?! – удивился Савелий и тоже присел, вытянув перед собой деревяшку. – И кого же она родила?

      – Девочку.

      – Язви их, – чертыхнулся Савелий, – да что это они заладили, одних девок всем селом прут. Или мода такая пошла, как на штаны?

      – Три восемьсот, – сообщила Светлана, – хорошенькая такая, толстенькая.

      – Нинка-то сильно мучилась?

      – Что вы, дядя Савелий, если бы всем так приходилось рожать…

      – Такой дурёхе чё не рожать? – усмехнулся Савелий. – Она ведь что в длину, что в ширину – одинакова будет. У нее и молока, поди, на троих достанет. Ты поэтому и опоздала?

      – Ну да. – Светлана зацепилась крючком за брюки и с испугом покосилась на Савелия.

      – Дай-ка, помощница, – недовольно нахмурился Савелий и большими, с набухшими венами руками ловко отцепил крючок. – Ты что же, и рожать через ширинку будешь?

      – Скажете тоже, дядя Савелий. Вот вы бы попробовали в платье походить.

      – Еще чего! – даже засопел от возмущения Савелий, – только и осталось… А твой-то беркутом с мостика смотрел, куда там – орел! – В голосе Савелия была плохо скрываемая насмешка, и Светлана неожиданно покраснела, словно уличил ее старый шкипер в чем-то нехорошем. И в то же время она радовалась тому, что Савелий хотя бы таким образом вспомнил о Володе, и уже