Терра. Дария Беляева

Мне мамка рассказывала, что смотрела на него и думала: убегу с ним, пусть даже он человек, пусть не простят.

      Но ей повезло – не человек, и даже не иной какой зверь он был.

      Вот и поженились они через три недели, в восемьдесят девятом, а в девяносто первом году у них появился я. Они меня очень ждали, и я получился похожим на них обоих, почти поровну. Получился, как их любовь. Вот чего мамка говорила, пока у нее еще был рот.

      Мы стояли у могилы, и было холодно, но мы этого не замечали. Отец меня обнимал, и рядом с ним я чувствовал себя в безопасности, хотя мир вдруг стал каким-то пустым, безвкусным и тайно угрожающим.

      – Я ее люблю, – сказал я. – Пап, а что делать теперь, когда ее нет, а я ее люблю?

      – Книжки читать и смерти ждать.

      Он сплюнул желтоватую слюну прямо на могилу, поймав мой взгляд, сказал:

      – Да нет ее там все равно, хотя по-разному говорят, но я так считаю. Она в нас.

      – Как – в нас? Как в «Короле Льве» по видику, что ли?

      Папашка хрипло засмеялся.

      – Да навроде. Только не совсем. Ты поймешь.

      И мне вдруг такая штука вспомнилась: папка всегда наливал стопку для дяди Коли, пусть его и два года не было на свете.

      Ветер поднялся страшный, холодный, пронизывающий, до самых костей меня продрал, до всех уголков души.

      – А цветы ей носить надо?

      – Цветы будешь девкам на свидание носить. Ничего ей не надо, только чтобы ты здоров был.

      А я был здоров. От этого настроение у меня чуточку улучшилось, теперь я понимал, что мамка довольна.

      – Собирай вещи. В четверг, когда вертолет прилетит, доберемся до Норильска, оттуда полетишь в Москву, из Москвы поедешь на поезде в Ивано-Франковск.

      Это же сколько километров мне предстояло преодолеть, ух ты!

      – А я один полечу?

      – С другом моим. У меня работа.

      Всегда у него была работа, а Бори как будто и не было. Я вдруг так на него обиделся, ну так обиделся, думал, помри и ты тогда. И так мы стояли еще, а ветер становился все сильнее.

      – А у ней крест не наклонится?

      – Ну если и да, то что?

      Он гладил меня по голове.

      – А полюбят меня там, у деда?

      – Хохляцкий же знаешь?

      Я кивнул.

      – Полюбят тогда, нашел проблему.

      А я ее нашел, в том все дело и было: все будут чужие, а я – один, и ни одного знакомого лица, я деда с бабкой и не видел никогда, да язык еще – мамин, не мой. Я всегда думал, что у меня впереди только тайга – гладкость никогда не сходящих до конца снегов, их плоский мир. Может и стоило послать все эти снега да морозы к херам, да даже точно. И все-таки как там вольно дышалось.

      Про Снежногорск я с детства замечал, что люди тут до старости как дети, потому что всегда они от кого-то зависят, отрезаны от страны и надеются только на то, что их тут не забудут. Это годами развивало в них детскую доверчивость и детскую же цепкость, непременное желание уж своего-то не пропустить. Вот оно как выглядит – вечное детство – немножко домов, затерянных на дальнем-дальнем Севере,