Велесова ночь, или Погладь моего медведя. Яна Тарьянова

ить свежий мешок в кладовку на зиму. Благословение на Велесовой площади не пользовалось популярностью. Люди избегали казенных ритуалов, считая, что возложение рук возле дома волхва более надежно, чем покупка уже освященного мешка. Златослав предрассудки не развеивал, даже поощрял – подношения позволяли тратить зарплату на другие нужды – и приводил дом, двор и придорожные насаждения в порядок, чтобы не давать повода шепоткам. Посмотрят на бурьян, начнут шептаться, что это злая метка Мокоши, и потом ни бурачка, ни алычового варенья не дождешься, придется в универсаме банки покупать.

      Он методично выдергивал сорняки, добиваясь чистой земли вокруг кустов огненных астр и мелких хризантем. Старательно проредил траву вокруг сирени, одарившей осенним цветением – это было весьма кстати, как и повторное цветение каштанов. Будут говорить, что Мокошь простерла длань над городом и округом, принаряжая его к празднику любимого супруга.

      Златослав посмотрел на кучу вырванной зелени на асфальте, за три приема сбросил ее в придорожную канаву и приступил к прополке последнего участка. Здесь была обычная трава, которую жители косили на корм курам и кроликам. Златослав себе такого действия позволить не мог – волхвы не касались ни серпов, ни кос, считавшихся оружием Морены. Пришлось становиться на четвереньки и быстро выдергивать пучки травы из влажной земли – он призвал легкий дождь вчера вечером, воспользовавшись своим даром.

      «Птица Гамаюн прилетела, принесла какую-то депешу».

      Голос его защитника прозвучал в голове, и, одновременно, как бы возле уха. Златослав кивнул, зная, что медведь поймет его без лишних слов, сломил с сирени несколько веток и смел остатки бурьяна и травы в канаву. На этом моменте заколка щелкнула, волосы рассыпались, и пришлось увязывать их в пучок грязными руками.

      «Расчешу хорошенько перед выходом, – подумал он. – Не пропотели – и ладно. А если какая травинка и останется, можно соврать, что это дар Мокоши. И пусть кто-то попробует сказать, что это не так».

      Он успел принять душ, смывая с себя пот и прилипший мусор, оттереть колени жесткой мочалкой и поставить на плиту кастрюлю с борщом – меньше половины, варил во вторник, а сегодня пятница, надо перекипятить. Медвежье ворчание раздалось рядом с сиренью – не усидел возле здания горисполкома, прибежал проконтролировать уборку. Степан придирчиво осмотрел кусты с астрами, ковырнул лапой пропущенный пучок травы и выразил одобрение: «Хорошо. Чисто».

      Медведь был куда более ревностным блюстителем традиций, чем Златослав, и частенько заставлял делать то, на что можно было забить. Но, попробуй, забей, когда тебе в голове нудят: «Возле дерева Перуна бурьян вырос, иди, прорви. Прорви!». И никакие отговорки, что в общественных местах бурьян пропалывают работники городского благоустройства, на Степу не действовали. Нудил, пока не прорвешь.

      «Пойдем, – защитник возник на пороге. – Депешу отнесли в кабинет председателя горисполкома. Он вызвал директора гостиницы и начальника железнодорожной станции. Все забегали. Надо поторопиться, а то мы пропустим что-нибудь интересное».

      – Ну и сидел бы в исполкоме, – огрызнулся Златослав, обнаруживший огромное бурое пятно на светлой парадной накидке. – Мог бы что-то подслушать.

      Пришлось брать красное одеяние, подаренное жителями станицы Васильковской. Мелкие голубые васильки на алом фоне выглядели как россыпь букашек, но выбирать было не из чего – светлое не стирано, а в теплом плаще Златослав бы упарился. Такого жаркого октября не было очень давно, если верить архивам метеорологов, похожий температурный подъем регистрировали сорок семь лет назад. И лето было знойным и засушливым, Златослав к августу уже еле-еле дождь призывал – небеса сопротивлялись. В сентябре чуточку попустило, а сейчас опять.

      И если бы только жара! Полудницы распоясались, выходили с полей, пытались пробраться в дома. Степа, чуявший их за десятки километров, метался по Зернодарскому городскому округу, потрескивая сухими молниями, и прилегающий станицы вниманием не обделял. Сам Златослав без всякой магии навешал тумаков охамевшему полуденнику, возникшему возле городского фонтана в Перунов день, а когда тот развеялся, потребовал от жрецов Сварога приостановить жатву. Сердце предвещало беду, и ныло не зря – оказалось, что на полях проросла стальная повилика. Два комбайна потеряли, комбайнеров всех успели спасти. До утра решали, что делать, звонили в Москву, а поутру повилика исчезла, как и не было. Воистину дурное лето. Может быть, Мокошь гневалась. А, может, козни Морены – у нее прислуги хоть отбавляй. В любое время года.

      Златослав посмотрел на себя в зеркало. Волосы собраны в высокий хвост, легкие брюки чисты, рубашка тщательно отутюжена. Обереги болтаются на шее, наручи защелкнуты на запястьях. Красная накидка придала ему официальный вид и он, свистнув Степану, схватил отчет о проделанной работе и сбежал с крыльца – надо было поторопиться, чтобы не заработать выговор за опоздание.

      Марина окликнула его, когда он садился в машину.

      – Вечером зайдешь?

      – Не знаю, – честно ответил Златослав. – В исполком депешу доставили. Если какой-то приказ из Москвы и объявят чрезвычайное положение – не