При советской власти. Юрий Ерошкин

ялось по восемнадцати лет.

      Обряд совершал настоятель церкви о. Александр, человек могучего телосложения, горой возвышавшейся над присутствующими на таинстве.

      А таковых было много. Тут и родня с обеих сторон, державшаяся пока что поодаль друг от друга, друзья и подруги молодых, просто любопытные и те, кто надеялся на подачки: рябцевские были люди не из бедных.

      – Во Имя Отца, и Сына, и Святаго Духа, – густым сочным басом благословил брачующихся о. Александр и подал им зажженные свечи. Затем взяв с небольшого серебряного блюдца одно из колец, надел его на палец жениха, при этом трижды сотворив крёстное знамение.

      – Обручается раб Божий Пётр рабе Божьей Елене во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа.

      Другое кольцо было надето на палец невесты.

      – Обручается раба Божья Елена рабу Божьему Петру во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа.

      В церкви было зябко. Присутствовавшие кутались в армяки да зипуны, у тех, кто побогаче – овчинкой подбитые, у других – на «рыбьем меху». Бабы туже затягивали платки под подбородками и ёжились, сочувственно глядя на молодых. На женихе, пареньке роста среднего, горбоносого, сероглазого с чёрными, слегка вьющимися волосами был почти новый тёмного сукна костюм, надраенные до блеска сапоги и шёлковая светлая косоворотка, подпоясанная тонким ремешком. Облачённая в белое платье молодая, была девка объёмистая, красивая, туго заплетённая русая коса её свисала через плечо до пояса.

      Когда о. Александр, взяв кадильницу, вывел молодых на середину церкви, Алёна, найдя взглядом в толпе родственников батюшку своего, бросила на него печальный и чуточку укоризненный взгляд. Данила Никитич, коренастый, широкоплечий мужик с окладистой бородой и расчёсанными на прямой пробор тёмно-русыми волосами нахмурил густые брови и едва заметно кивнул ей, точно подтвердить хотел то, что, наверно, говорил не раз: так, мол, надо, дочка.

      …Данила Никитич Кузьмичов служил одно время волостным старшиной. Служил честно, на совесть. За те десять лет, что старшинствовал, из собранных всем миром сумм на общественные нужды предназначавшихся, в его кармане ни копейки не осело, и другим поживиться не позволял. Уважали Данилу Никитича и побаивались его крутого нрава: не всяк даже взгляда его сурового выдерживал.

      После 1908 года оставил он службу и полностью сосредоточился на своём хозяйстве. Работал он так же, как и служил, на совесть, от зари до зари. И детей своих, а их у него с Акулиной Ивановной было тринадцать человек, трудиться заставлял. Окреп Данила Никитич, разбогател, но достаток свой понимал, как долг перед Богом и людьми.

      На свои средства поставил в Рябцево школу, чтоб ребятишки не бегали по другим деревням на ученье. Задумал и церковь возвести: в Рябцево, небольшой, всего на сорок дворов деревеньке её отродясь не было. Испросил позволение властей церковных, добро получил на столь богоугодное дело, да тут мирную жизнь крестьянскую разбила война.

      Четырёх сынов забрала она у Данилы Никитича. Двое так и остались лежать на поле брани, а двое других калеками вернулись. Иван – на костылях, миной ступню оторвало, у Александра руку правую по локоть снаряд срезал.

      …Молодые ступили на белое полотенце, лежавшее перед аналоем. О. Александр вопрошал их, добровольно ли, без принуждения с чьей-либо стороны вступают они в жизнь супружескую. Пётр голосом замёрзшим негромко ответствовал; Алёна лишь головой кивнула. Стоявшая за спиной дочери Акулина Ивановна, маленькая, щупленькая женщина, всхлипнула. Данила Никитич хмуро взглянул на неё и она, боясь мужа пуще проклятья Господнего, прихлопнула невольный всхлип ладонью.

      О. Александр принялся возносить молитвы Господу о благословении молодых, о достатке в семье будущей, о даровании им плода чрева.

      …В своих тринадцати детях Данила Никитич, похоже, запутался, запамятовал, какие кто имена носил, ибо старшую из дочерей и только родившуюся нарекли одинаково – Елена. При крещении дьячок указал ему на случившийся конфуз, Данила Никитич, не любивший, когда его уличали в каком-либо недогляде, осадил не прошеного указчика:

      – А ты меня не учи! У меня перьвая Елена, а энта – Алёна!

      Однако записали последыша в семействе Кузьмичовых, всё же, как в святцах – Елена.

      Данила Никитич любил её более остальных детей. Работать не шибко заставлял, частенько брал с собой, когда ездил по делам старшинским в другие деревни и сёла. Гостинцами баловал, то конфетку подарит, то пряник сладимый.

      Вошедшую в лета Алёну уже одаривал косынкой красивой или отрезом на платье. Но, несмотря на всю любовь свою к дочери однажды, угрюмо промолчав весь вечер, сказал, что надумал выдать её за Петьку Митричева.

      Услыхав приговор, Алёна побледнела.

      – За что ж это, батюшка? – спросила жалобно, а в голосе уже слёзы слышались.

      – Так надо, дочка, – помолчав, сказал Данила Никитич.

      Перед сном Алёна, наплакавшись вволю на пару с матерью, бухнулась батюшке в ноги.

      – Не губи ты меня, Христом Богом прошу! Не люб мне Петька энтот, не хочу за него!

      С другими дочерьми